Глава 10 ЭМВОР

Кажется, что поездка домой занимает в три раза больше времени, чем требуется. Я чувствую Николь в кресле рядом со мной, ветер треплет ее волосы. Когда мы вернемся, захочет ли она быть моей во всех смыслах? Или ей потребуется больше времени, чтобы привыкнуть к мысли о том, чтобы лечь в постель — на самом деле и по-настоящему лечь в постель — с таким уродливым месаккой, как я? Мне на ум приходит мое травмированное колено, усеянное многочисленными шрамами, и я задаюсь вопросом, не будет ли оно ей мешать. Но она же, и глазом не моргнув, прижималась губами к моей щеке, а ведь она ужасно изуродованная.

Без разницы. У нас есть все время в мире для того, чтобы она привыкла и почувствовала себя со мной удобно. Я предоставлю ей столько времени, сколько ей нужно, и даже если потребуется один-два года на то, чтобы она в постели дотронулась до меня иначе, чем просто делиться теплом, это не имеет значения. Само ее присутствие уже достаточно. В эту короткую неделю, проведенную с ней на моей ферме, я испытал больше счастья, чем за последние десять лет. Если ей нужно время, я дам ей это время.

Я паркую сани с излишней поспешностью, а потом помогаю Николь спуститься вниз, в основном просто для того, чтобы у меня был повод снова взять ее за руку. Ее пальцы на моей коже теплые, и от одного этого легкого прикосновения мой член уже начинает ныть, как это бывает, когда мы вместе лежим под одеялом. И точно так же как и теми ночами, я начинаю покрываться потом.

Она... она и правда станет моей.

«Спокойно, — напоминаю я себе. — Ей нужен мужчина, который будет с ней терпелив. Она и так вся изнервничалась».

Правда, в данный момент она явно не выглядит такой уж нервозной. Она лучезарно улыбается, вне себя от счастья и смотрит на мой маленький дом, словно это самое лучшее из того, что ей доводилось видеть. И вдруг она оборачивается и смотрит на меня точно таким же взглядом.

От одного этого взгляда я чуть было не кончаю в штаны. Я отпускаю ее руку, чтобы этого не сделать, и заталкиваю внутрь поглубже.

— Заходи в дом и располагайся, — велю я ей. — Я возьму еду и уберу ее обратно.

— Ты точно не против, что мы не поедем на праздник? — спрашивает Николь тихим голосом. Она стоит на пороге, оборачивая шаль вокруг своих плеч, словно готова смыться в мгновение ока. — Я не хочу, чтобы ты переживал, что не можешь из-за меня общаться с другими.

Я не могу сдержать фырканье, которое вырывается из меня, так что я протягиваю руки в заднюю часть саней и вытаскиваю груды восхитительной выпечки, от которой аж слюнки текут и которые она испекла для моих соседей. Что ж, им не повезло, потому что я планирую объестся до боли в животе всеми этими вкусностями, приготовленными моей женой.

Моя жена. От одной этой мысли меня переполняет гордость и чувство правильности. Именно так и должно быть. Мы созданы друг для друга. Она моя. Настолько сильно мне еще никогда не нравилась мысль о чем-то подобном.

— Ненавижу общаться, — признаюсь я ей. — Я не очень общительный, — я призадумываюсь, потом продолжаю: — Но я все-таки попробую, если захочешь встречаться с соседями.

— Со временем — да, — говорит она, следуя за мной в дом, — но сейчас, мне кажется, я еще не готова.

— Всему свое время, — уверяю я ее, и я это серьезно. — Если я не увижу их лица еще несколько лет, это меня вполне устроит.

Николь тихо смеется.

— Может, не годы. Но хотя бы несколько месяцев. Я не очень люблю вечеринки и званые приемы. Я скорее домоседка.

— Именно поэтому мы такая идеальная пара, — говорю я, но выговариваю слова медленно, как будто я столь же робок, как школьник-переросток. Проклятие, чувствую себя столь же неловко. Почти что ожидаю, что она примется подтрунивать надо мной из-за того, что я сказал подобное.

Но она этого не делает. Она просто молчит. Я кладу еду на стол и оборачиваюсь…

А Николь уже тут как тут, стоит прямо передо мной. Смотрит на меня снизу вверх с легкой улыбкой, играющей на ее губах. Она снова берет мою ладонь в свою и рассматривает ее. У меня четыре пальца в сравнении с ее пятью. У меня синяя кожа в сравнении с ее чудной розовато-белой. Николь проводит кончиками пальцев по костяшкам моих пальцев, и это легкое прикосновение вызывает у меня дрожь в позвоночнике.

— Ты действительно хочешь меня? — спрашивает она тихим голосом. — Это ты не только из доброты душевной?

Она не смотрит мне в глаза, просто продолжает подушечками пальцев тереть мои костяшки, вперед-назад, и кажется, будто она делает это с моим членом, так сильно я возбужден.

— Я много чего слышал обо мне, — говорю я ей. — Но «добрый» среди всего этого нет.

— Ну, а я бы сказала, что ты добрый, — затаив дыхание, говорит мне Николь. — Добрый и понимающий. Возможно, немного упрямый, но при этом еще и с благородным сердцем. И защищающий. Мне это по душе, — она поднимает мою руку ко рту и проводит губами по моим костяшкам. — И красивый.

На последнем слове меня накрывает всплеск радости. У меня болит колено, и каждым своим дюймом я чувствую себя сломленным мужчиной, которым был, когда вернулся с войны, полным разочарований.

— Некрасивый, — говорю я категорически. — Мы оба знаем, что это правда.

— Как по мне, так ты красивый, — заявляет она и крепко удерживает меня за руку, когда я пытаюсь отойти от нее. — Я вижу твои шрамы. Не думай, что я к ним ослепла. Но я не считаю, что они уродливы. Я считаю, что они рассказывают историю о прошлом, которое ты пережил, прямо как я. А то, что ты был так добр ко мне? Что относился ко мне, как к личности с тех пор, как я попала сюда? — она протягивает руку и прикасается к моему подбородку, и ее рука на моей коже вызывает головокружение, не меньшее, чем когда она прижимает мою другую руку к своей груди. — Ты самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела.

А теперь я прямо весь взмок от пота. Такое ощущение, что мой член вырвется из моих штанов на свободу, если станет еще хоть немного жестче.

— Николь. Я знаю, тебе пришлось многое пережить. Я лишь хочу, чтобы ты знала, что мы можем подождать, пока ты не будешь готова…

И тут мой голос застревает в горле, потому что она кладет мою ладонь на одну из этих ее пышных, восхитительных грудей и смотрит на меня снизу вверх своими огромными глазами. В этот миг на ее лице нет и намека на дразнящую улыбку. Она совершенно серьезна и снова тянется вверх, ко мне.

— Я бы тебя сейчас поцеловала, но не думаю, что смогу дотянуться настолько высоко.

Я слишком поглощен ощущением ее груди в моей руке. Твердый маленький кончик щекочет мою ладонь, напрашиваясь на то, чтобы я потер его. Чтобы погладил его и почувствовал, как он напрягается, и посмотрел на ее реакцию. Мне требуется мгновение, чтобы понять, что она говорит.

— Поцеловала…?

Николь кивает головой.

— Это человеческий обычай. Прикладываешься губами ко рту. Ну, немногим раньше я прикладывалась губами к твоему лицу, однако так получится более интенсивно, лучше, — на ее лице снова появляется улыбка. — Хочешь попробовать? Или нам следует соблюдать законы гигиены, как это делается у вас на родной планете? Леандра прочитала мне лекцию о пластиковой оболочке и необходимости предохранения до тех пор, пока мы не будем полностью готовы к тому, чтобы завести ребенка. О покрытии моего тела, чтобы защититься от микробов, но люди к этому не так относятся, — она прикусывает губу и рукой скользит вниз от моего подбородка к моей груди. — И я хочу прикоснуться к тебе. Всему тебе. Неужели это так неправильно?

Если это и неправильно, я хочу всегда это неправильное разделять вместе с ней. Я испускаю низкий гортанный стон и, схватив ее под ноги и спину, поднимаю девушку на руки и несу в спальню.

— На хрен эту пластиковую оболочку, — говорю я ей, ненавидя саму мысль о том, чтобы использовать презерватив для защиты моей кожи. Я хочу ласкать все ее тело, как она предлагает. — Перспектива, что ты носишь под сердцем моего ребенка, наполняет меня счастьем.

Ее глаза начинают светиться от счастья, и она обнимает меня за шею.

— Правда?

— Нет ничего, чего бы мне хотелось сильнее,… если ты сама готова к этому.

— Будь это кто-то другой, я бы сказала, что не уверена. Но с тобой… — она испускает вздох и протягивает руку, чтобы гладить меня по щеке, пока я кладу Николь на постель. — Но с тобой я хочу всего.