- Ты последний раз писал из госпиталя, ранен был. Тяжело? - спросил отец, сочувствуя.

- Да, осколком в грудь в битве за Правобережную Ук-раину. Корсунь-Шевченковская операция, может, слышал? Три осколка вынули, а один в лёгких остался. Своих дого-нял уже, когда вышли к Висле, в Польшу вступили.

- Может курить не надо? - посоветовал отец.

- Закурю, вроде легче становится, проходит.

Отец встал и прошелся по комнате. Пришла мать. По-ставила водку на стол и пошла на кухню. Вскоре они с ба-бушкой принесли чистые тарелки, вилки. Снова сели за стол. Отец налил дяде Павлу, себе и матери.

- Погоди, Тимофеич, я совсем забыл,- остановил дядя Павел отца, когда тот взял стакан с водкой.- Я же всем гос-тинцы привез. Ну-ка, сестренка, где там мой чемодан? Неси сюда.

Мать принесла чемодан. Дядя Павел присел на кор-точки, расстегнул ремни, открыл замки, откинул крышку и стал вытаскивать подарки. Бабушка получила пуховый пла-ток. Она, даже не разглядев его, прижала к груди и не могла вымолвить ни слова, а глаза её сияли, хотя в них стояли слезы.

Матери дядя Павел подарил черное бархатное платье, расшитое бисером, и черные замшевые туфли. Мать рас-цвела маковым цветом. Она приложила платье к себе, оно доставало до пола.

- Ну, куда я в нем? - прерывистым от волнения голо-сом проговорила мать.- Это только артистке в таком ходить.

- Ничего, сестренка, - уверил дядя Павел. - Ты у нас не хуже другой артистки.

Отцу дядя Павел преподнес опасную бритву и зажи-галку.

- Зеленгеновская сталь,- довольно отметил отец, раз-глядывая лезвие.- А это.. гляди-ка, во Европа!

Отец со смешком отдал зажигалку матери. На зажи-галке была наклеена обнаженная женщина. Она стояла в вольной позе, отставив бедро в сторону, подперев его рукой и подмигивая одним глазом.

- Срамники, - стыдливо засмеялась мать и не стала смотреть, сунув зажигалку обратно отцу.

- Ну-ка, мам, зови Ольку, - приказал дядя Павел.

Через минуту, будто ждала, что её позовут, запыхав-шаяся Олька сама влетела в комнату. Её тощее тело пульси-ровало от частого дыхания.

Мне досталась курточка с короткими штанами на по-мочах, которые я так никогда потом и не надел, Ольке боль-шой кусок парашютного шелка яркого оранжевого цвета на платье.

От второй бутылки мужчины запьянели, разговор принял бессвязный характер, дядя Павел стал перечислять пофамильно своих боевых товарищей, скрипел зубами и все пытался показать свои раны: то задирал гимнастерку, то за-сучивал рукава. Тоже захмелевший, но более сдержанный, отец мягко останавливал дядю Павла. Неожиданно дядя Павел запел. Пел он плохо, задыхался, часто глотая воздух на середине слова, и из легких вместе со словами вылетал какой-то клекот:

А по диким, а степям, а Забай-а-калья,

А где золото, а роют, а в гор-ах...

- Бродяга, судьбу проклиная, - подхватила было мать, но не смогла подладиться под брата и замолчала. Отец сосредо-точенно молчал, тяжело поднимая слипающиеся веки...

Спал дядя Павел на диване. Ночью он что-то яростно выкрикивал, нецензурно ругался; раза два вскакивал и си-дел, тяжело дыша, глядел перед собой дурными глазами, пил воду, закуривал и, успокоившись, укладывался снова.

Утром завтракали целой картошкой и свежими огур-цами. Дядя Павел от картошки отказался, но выпил стакана три чая, тошнотворно сладкого от нескольких кристалли-ков сахарина, и отправился в военкомат.

Вернулся дядя Павел поздно. Был он выпимши и при-нес бутылку с собой. Нам с Олькой протянул кулек караме-ли, бутылку поставил на кухонный стол.

- Не надо б водку-то, Паш, - заметила моя мать. - День-ги-то пригодились бы.

- Ничего, сестренка, деньги дело наживное, - с хмельной бесшабашностью возразил дядя Павел. - Да я уже направле-ние на работу получил. Так что, скоро работать начну.

- Куда определили-то, сынок? - спросила бабушка за ужином.

- Предложили в воинскую часть. Завтра схожу, по-смотрю, что да как?

- Не надоела армия-то? - отец мыл руки и теперь шел к столу.

- А куда мне ещё идти? - нахмурился дядя Павел. - Я семнадцати лет на фронт пошёл. После семилетки в колхозе работал. Навоз возил, да коров пас. Чему я научился? Что умею?.. Меня стрелять научили. Это я могу, это у меня полу-чается... Военком тоже спросил: "Ну, сержант, как жить дальше собираешься, куда определяться будем? Со здоровьем как?" А как со здоровьем? В легких осколок, рука немеет, вре-менами как не своя, пулей кость задета. От контузии голова до сих пор как ватой набита, в ушах звон. В общем, весь сшитый и залатанный. "Да в документах, говорю, товарищ майор, все записано". "Вижу, солдат, что инвалид, потому и думаю, куда тебя пристроить. На завод тебя, говорит, пока не пошлёшь, на стройку тоже. Вот есть у меня, может, подойдет. Воинской части требуется зав складским хозяйством, должность стар-шинская. Ну, ты человек грамотный, семилетка. Думаю, по-дойдешь". Чего тут рассуждать? Взял я направление, откозы-рял и ушел. Завтра видно будет.

- Так-то оно так,- согласился отец. - Только вот мате-риальная ответственность. Не боишься?

- Волков бояться - в лес не ходить, - беззаботно ответил дядя Павел. - Я в части каптенармусом почти год служил... Ладно, это потом, а сейчас, Тимофеич, лучше давай вы-пьем.

Через два дня дядя Павел уже работал. Ему выдали новое обмундирование. Все офицерское, с иголочки, из добротной диагонали. Только на погонах вместо звездочек была выложена старшинская буква "Т".

- Ну, как? - спросил отец, когда дядя Павел отработал первый день.

- Нормально, - пожал плечами дядя Павел. - Прини-май, выдавай, да веди отчетность.

- Смотри, аккуратнее с документами, - предостерег отец.

В тот вечер я по просьбе отца стал лечить дядю Павла. Тогда я даже не мог представить, какое это будет иметь по-следствие и для нас с отцом, и для дяди Павла.

Дядя Павел дышал тяжело, в груди что-то клокотало, и он долго и мучительно кашлял, но еще больше его беспо-коила рука: дядя Павел кроме ранения в грудь перенес ра-нение в руку. Пораженная рука плохо слушалась и немела. Ко всему прочему давала знать контузия. В госпитале дядю Павла кое-как подлечили, но все же был он плох.

Во время первого нашего сеанса дядя Павел не очень охотно, только чтобы не обидеть отца, снял с себя нижнюю рубашку, скептической улыбкой давая понять, что все это баловство, и толку от этого он особенно не ждет.

Левая, больная рука дяди Павла, была холоднее, чем все тело. Мне сразу бросилась в глаза разница между свече-нием вокруг правой и левой руки. Вокруг больной руки, как и вокруг головы, мерцал синий холодный свет, но с ясно выраженными темно-красными очагами поражения, а во-круг правой свет играл голубоватым цветом с теплым зеле-ным равномерным оттенком. Я положил больную руку дя-ди Павла поудобнее, провел ладонью вдоль руки и стал во-дить руками сверху вниз, не касаясь ее. Потом подержал руки над небольшим, еще не огрубевшим шрамом. Мед-ленно, но заметно цвета стали меняться - синие позелене-ли, зеленые порозовели, а в некоторых местах начали крас-неть. Зато красный очаг стад бледнеть. Это означало, что температура тела на поверхности возросла, а болевой очаг рассасывается.

- Что-нибудь чувствуешь, дядя Паша? - спросил я, зная заранее ответ.

- Горячо, жжет и покалывает! - удивленно сказал дядя Павел.

- Это хорошо, дядя Паш! - усмехнулся я и перевел руки на голову.

Минут через десять я погрузил своего дядьку в сон и стал внушать, что у него заживают раны, а голова проясня-ется, исчезает шум и утром он встанет бодрым, с хорошим настроением.

Дядька ни свет, ни заря поднял меня с постели и стал на весь дом орать, что у него перестала ныть рука и в ней появилась сила, стало легче дышать, а в голове нет никако-го шума. Дядя Павел беспрерывно сжимал и разжимал кисть больной руки, демонстрируя ее силу. Кисть и правда стала работать лучше, но я видел, что со всей силы до конца сжать ее еще не может. Он как заведенный повторял: "Племяш, племяш мой дорогой!" и смотрел на всех счаст-ливыми глазами.