И Павел растерялся. А вокруг сновали люди с мешка-ми, чемоданами, узлами. Мелькали и солдатские гимна-стерки, но в них были уже другие, гражданские люди, для которых война не стала и не могла стать ремеслом, потому что была лишь эпизодом, страшным и затянувшимся, но эпизодом, а ремесло у них было другое и там, на войне, по нему тосковали и, приближая тот день, когда будет можно оставить автомат и взять нормальный мирный инструмент, отдавали жизни.

Павел помнил, как старательно и ловко работал топо-ром рядовой дядька Федор, когда размещались на постой в каком-нибудь украинском хуторе, помогая хозяйке попра-вить забор или выполняя другую плотницкую работу; и как блестели глаза сержанта Галутина, когда он копался в часо-вом механизме, который попадал ему в руки.

Павел поискал глазами, у кого спросить, как пройти на улицу Советскую, где у сестры жила мать, но мимо шли озабоченные и занятые своим люди, и он, вскинув повыше вещмешок и взяв чемодан, пошел к выходу в город. На привокзальной площади было не так людно как на вокзале, прохожие не суетились; они деловито шагали мимо Павла, успевали бросить уважительный взгляд на его грудь с ше-стью медалями и двумя орденами, но не замедляли шаг. Мимо прошел инвалид в вылинявшей добела гимнастерке. Он широко переставлял единственную ногу, ловко помогая себе костылями.

- Земляк! - окликнул Павел инвалида. Тот остановился и с недовольным видом повернулся в сторону Павла, но, увидев солдата, фронтовика, подобрел.

- Отвоевался, кореш? - рот его расплылся в беззубой улыбке.- Где воевал?

- Начал под Москвой, закончил в Берлине.

- То-то, я вижу, цапок сколько! - подмигнул инвалид. Павлу его тон не понравился, и он нахмурился:

- Я за эти цапки три раза в госпиталях валялся.

Он закинул за плечо вещмешок и взялся за чемодан.

- Ладно, солдат, хорош психовать. Я крови пролил не меньше. А медалей у меня поболе твоего. Давай лучше пе-туха. Серегой меня зовут.

- Пашка, - чуть поколебавшись, протяну руку Павел.

- Выпить бы нам за знакомство, да я на мели. Угостил бы что ли?

- Можно, - решил Павел. - Только не долго.

- Чего там долго! Вон магазин. А вон шалман на дру-гой стороне, видишь? "Зеленый шум" зовем,- засмеялся Сергей, показывая беззубый рот.

В павильончике кучевыми облаками плавал синий па-пиросный дым. "На папиросы я не сетую, сам курю и вам советую", - вспомнил Павел рекламную надпись на дере-вянном щите возле магазина и улыбнулся. Выше надписи был изображен лихой красавец в шляпе и с дымящейся па-пиросой.

Стоял гам, и почти не было видно лиц. Мужское со-словие брало приступом буфетную стойку, теснилось у до-щатых стоек вдоль стен, устраиваясь на пивных бочках, за-нимавших добрую половину павильона.

Рыжая буфетчица виртуозно отмеряла водку, собачи-лась с очередью, подавала закуску, наливала пиво, опуская кружки так низко, что желтоватая вязкая пена заполняла весь объем кружки, начинала вываливаться наружу.

Серега протиснулся к буфету. На него злобно ощери-лась очередь, но при виде костылей успокоилась и только тихо ворчала. Сергей взял две кружки пива, камсы и хлеба. От водки и пива Сергея быстро развезло, и он стал встре-вать в чужие разговоры и задираться. Пьяный он оказался злым и подозрительным. Но, видно, его здесь знали и не обращали внимания, пропуская едкие слова мимо ушей. Когда его кто-то окликнул и позвал: "Серега, иди сюда!", он радостно осклабился и сказал Павлу: "Мои кореша! Ай-да к ним!" Но Павел посмотрел на часы и заспешил: "Не могу. Надо домой". Сергей полез пьяно целоваться, но за-держивать не стал.

Павел шел пешком, часто останавливался, глазел по сторонам, знакомясь с городом, и беспричинно улыбался. Его захлестывала радость бытия. Ему хотелось обнять каж-дого встречного, хотелось с каждым заговорить. А встреч-ные торопились и жили полной гражданской жизнью - для них война стала уже чем-то прошлым, хотя следы ее были всюду. На месте домов - груды кирпича, покореженное же-лезо, битое стекло, разметанные взрывами расщепленные доски, бревна. Казалось, весь город превращен в груду раз-валин. И на этом фоне радовало глаз выщербленное пуля-ми, но уцелевшее пятиэтажное здание, на куполе пожарной башни которого развевался красный флаг.

Улица Свободы находилась в стороне от центра, и Па-вел, поминутно спрашивая и путаясь в переулках, наконец, подошел к дому, где жила сестра.

Дом был несуразно длинный и изогнутый, как паро-возный состав на повороте, со множеством подъездиков и входов. Видно, к основной части дома все подстраивали и подстраивали квартиры, и дом удлинялся вглубь двора до тех пор, пока ни уткнулся в каменную кладь разрушенного детского сада. Посреди двора был разбит огород, обнесен-ный железными прутьями, колючей проволокой и ржавой металлической сеткой.

Павел стоял в нерешительности, не зная, в какую дверь войти. Сердце его бешено колотилось. Из окон смот-рели на него с любопытством. Вдруг из дверей ближнего к Павлу подъезда выпорхнула легонькая старушка с пучком волос, собранных узлом на затылке. "Пашенька, сынок, - с каким-то всхлипом выдохнула она и повисла на Павле, и обмякла вдруг, сразу ослабев. Павел подхватил ее, прижал к себе, гладил по голове и тихо повторял: "Мама! Родная моя!"...

Папироска давно догорела до мундштука. Павел бро-сил ее под ноги и по привычке раздавил сапогом. Станови-лось прохладно, да и голод давал себя знать, и Павел поду-мал, что надо идти домой, а в голове все звучало: "Пашень-ка, сынок!"

И он вдруг совершенно отчетливо понял, что нужно делать. Нужно взять мать к себе. И все пойдет по-другому. И ему сразу стало покойно, он поднялся со скамейки и уже без злобы пошел в дом...

Павел пришел к нам в субботу ни свет, ни заря, чтобы забрать к себе мать с Олькой. Отец уговорил бабушку оста-вить Ольку у нас. Сейчас она бы только мешала там. И по-том, ее нужно было куда-то устраивать. Олька закончила семилетку. Учеба давалась ей трудно, и школу она не люби-ла. Девчонки дразнили ее "рыжей-конопатой", а мальчиш-ки смотрели на нее как на пустое место. В конце концов, все согласились, чтобы Олька получила какую-нибудь легкую специальность.

Бабушка собрала свои нехитрые вещи в клетчатый шерстяной платок и завязала концы узлом. Все вместе пили чай и говорили ни о чем. Бабушка пыталась плакать, дядя Павел её успокаивал, а мать недовольно говорила:

- Мам, тебя никто не гонит. Не хочешь, не уходи!

Бабушка торопливо вытирала слезы и отвечала:

- Да нет, дочк, поживу с Пашенькой.

На дорогу опять присели. И дядя Павел увел бабушку Марусю, одной рукой поддерживая её под локоть, другой неся нетяжелый бабушкин узел.

Мила. Последнее средство. Погружение в особое состояние. Исцеление. Рассказ Милы. Загадочные следы на шее. Благодарность.

Ждать вестей от генерала нам долго не пришлось. Уже на следующий день за отцом прислали машину. На этот раз председателя горисполкома заранее поставили в извест-ность, что отец на весь день поступает в распоряжение ко-митета госбезопасности. Меня нашли на пустыре, где я с пацанами играл в футбол. Мать меня быстро переодела, и мы поехали к генеральскому особняку.

Кира Валериановна еще в прихожей скороговоркой, волнуясь и промокая глаза кружевным носовым платком, рассказала нам, что к ночи у Милы опять разболелась голо-ва, она плакала, потом с ней случилась истерика. Таблетки не помогли. С трудом ей удалось уснуть. Во сне она задыха-лась. Утром голова не прошла. Сейчас болит не так сильно как вчера, но Мила в депрессии. Ничего не ест, никого к се-бе не пускает. Варя, домработница, принесла к ней поднос с завтраком, так она выгнала ее. На меня кричит ...

Кира Валериановна всхлипнула и высморкалась в свой кружевной платочек.