От этой популярности Ти-Ти снова перестал ходить в школу. Завуч беседовала с классом, а учительница ходила к Ти-Ти домой, долго разговаривала с матерью, после чего Ти-Ти снова появился в школе с неизменной холщевой сумкой через плечо...

- Чего привязались? - лениво повторил Петька. Они о чем пошептались с Ти-Ти, "смотали" сетки, достали из во-ды нанизанных на нитку пескарей, взяли из-под камня присыпанные песочком штаны и, не обращая на нас вни-мания, побрели вниз по берегу. Мы молча проводили взглядом удаляющиеся фигуры, маленькую Ти-Ти и длин-ную тощую Петьки.

Сразу лезть в холодную воду не хотелось, и мы просто развалились на теплом песке и смотрели в бездонную голу-бизну неба. Солнце ласково грело голые животы, потусто-ронне шумела плотина, закрывались на дрему глаза и ле-ниво шевелились мысли.

- Ты кем будешь, когда вырастешь. Пахом? - спросил Монгол.

- Не знаю, а что?

- Он будет дворником. Каждый день во дворе метлой машет,- засмеялся Армен Григорян,

- Щас получишь, - не поворачиваясь, огрызнулся Па-хом и, подумав, ответил:

- Я люблю море.

- Это где ж ты его полюбить успел? Когда двор метлой чистил? Наверно, представляешь, что это палуба, - не уни-мался Армен.

- Дурак ты, Армен, - презрительно бросим Пахом. - У меня дед еще в Японскую на канонерке "Смелый" служил, а дядя Петя на подводной лодке плавал, сами знаете.

Мы, конечно, знали, что брат Ванькиного отца был моряком и погиб под Севастополем, и теперь чуть помолча-ли, как бы утверждая за Пахомом право стать моряком.

- А я люблю природу, - задумчиво покусывая травинку, сказал Мишка Монгол. Голос Монгола подобрел, а глаза стали масляными. - Мать хочет, чтобы я пошел учиться на садовника. Говорит, всю жизнь на воздухе среди цветов.

- И среди говна, - продолжил в тон ему Самуил таким же мечтательным голосом. - Знаю, бабка Фира, дяди Абра-ма мать, на цветах помешана. Так от ее навоза у нас уже но-сы посинели. Куринный помет собирает, коровьи лепешки по улице ищет. Все ведра и кастрюли загадила.

- Много ты понимаешь, Шнобель. Бабке спасибо ска-зать нужно.

- Это за что ж?

- За красоту, дурак. За то, что она людей радует.

- Как же, радует! - обозлился Самуил. - Кто ее цветы видел? Ты видел? То-то. На базаре ее цветам радуются. По червонцу штучка.

- Самуил, а почему вы в свой двор никого не пускаете? - поинтересовался Витька Мотя. - Забор такой, что не пе-релезешь.

- А ты перелезь. Там пес с теленка на проволоке по двору бегает. Недаром на калитке написано "Злая собака", - усмехнулся Пахом.

Мы выжидающе смотрели на Самуила.

- А я почем знаю? - смутился Самуил. - Это дом дяди Абрама.

- Ну и что? Твой же родственник, - упрямо возразил Витька.

- Да, родственник, - вспыхнул Самуил. - Родственник. Только мы с матерью, Соней и Наумом в одной полутемной комнате живем. А мать ему за квартиру двести рублей пла-тит. И с матерью он ругается за то, что она нас в синагогу не пускает.

- Ну, фашист, - вырвалось у Моти.

- Какой же он фашист, если во время войны сто тысяч на танк отдал, - сказал Изя Каплунский. Просто в нем ста-рая вера глубоко сидит. Он боится, что если не будет хра-нить старые еврейские традиции, то евреи потеряются и во-обще исчезнут. Поэтому он и не пускает к себе никого, кро-ме верующих евреев, и с русскими старается не водиться.

- Он и читает только старые еврейские книги, - под-твердил Самуил. - Потеха. Начинает с конца и читает на-оборот.

- Как это, наоборот? - усомнился Мотя.

- Ну, мы читаем слева направо и с первой страницы, а древнееврейские книги читаются справа налево с послед-ней страницы.

- Здорово.

- Каплун, а откуда ты про Абрама все знаешь?

- Знаю, что знаю, - уклончиво ответил Изя.

- Дядя Абрам на его матери жениться хотел, - выдал тайну Самуил. Изя бросил на него презрительный взгляд:

- Пусть сначала рожу помоет. Мать от него корки хлеба не возьмет. Это он отца посадил. А потом охал, жалел, по-мощь предлагал. Мы голодали, а только мать копейки у не-го не взяла.

Изя сжал губы и замолчал. Видно, он думал о чем-то своем, чем не хотел делиться с нами.

- Ну, огольцы, купнемся! - бодро предложил Монгол.

- А купнемся, - отчаянно согласился Пахом.

Они стащили штаны, потом трусы и, закрываясь ла-дошками, стали опасливо входить в воду. Монгол не вы-держал медленной казни холодной водой и, завопив диким голосом, бросился всем телом в речку, обдав Пахома фон-таном брызг. Пахом повернул к берегу, за ним следом вы-скочил с выпученными глазами Монгол и, издавая ошале-лые вопли, стал как безумный носится по берегу.

Горбун Боря. Немец Густав и подпольщики. Помещик Никольский. Борино убежище.

Сверху послышался шорох и посыпались камешки. Цепляясь одной рукой за землю, по крутому берегу неловко спускался горбатый Боря. На голове, вдавленной в плечи, сидела мятая фетровая шляпа, засаленная и потертая на-столько, что трудно было угадать ее цвет.

- Ну, что, соколики мои милые, водичка теплая? - его резкий скрипучий голос шел не из горла, а откуда-то из живота.

- Не-е, холодная, - засмеялся Пахом.

- А мне сказали, как парное молоко.

Подбородок горбуна тянулся кверху, еще больше вдавливая затылок в плечи, и умные огромные василько-вые глаза от этого тоже глядели вверх. Глаза были настоль-ко выразительны, что, казалось, живут на лице отдельно, сами по себе.

- А ты сам окунись, а потом нам скажешь, - посовето-вал Пахом,

- И то верно, - согласился Боря и стал неторопливо раздеваться.

Голый Боря являл совершенно нелепое зрелище. Длинные тонкие ноги, как у журавля, подпирали короткое туловище с плоским тазом, а в промежности висела, будто сама по себе, темная кила тяжелой мошонки.

- Дядь Борь, закройся, вон бабa белье поласкает, - пре-дупредил Изя Каплунский.

- Небось не укусит, - бросил равнодушно Боря и пошел своей маятниковой походкой, закидывая руки за спину и размахивая ими где-то за ягодицами, ступая осторожно, будто пробуя воду. В речку Боря зашел также неторопливо, как шел по берегу. Когда вода дошла ему до груди, он пере-вернулся на спину и поплыл вдоль берега.

- Во дает, - хохотнул Монгол, - вода ледяная, окунуться б, да назад.

- Да Боря зимой по двору в трескучий мороз без ру-башки ходит, - сказал Мухомеджан.

- Зачем? - заинтересовался Самуил.

- Закаляется, чтобы не болеть. Ты же видишь, он убо-гий, болел часто, вот и стал закаляться. Он и зимой в плаще ходит.

- Да это мы знаем,- засмеялся Пахом.- Больше надеть нечего, вот и ходит.

- Ладно, есть чего или нечего, а ты поплавай с Борей, если такой ушлый, - усмехнулся Монгол.

- Ага, разогнался. Я лучше щас Армена искупаю, - и он сделал движение в сторону Григоряна, тот приготовился вскочить.

- Да не бойся, я пошутил, - Пахом расслаблено улегся на песок.

Из речки вышел Боря. Он руками стряхнул с себя воду и стал одеваться. На теле не появились даже мурашки.

- Дядя Борь, это правда, что ты голый по двору хо-дишь, закаляешься? - спросил Изя Каплунский.

- Да что ты, милый, - засмеялся как заквакал Боря, - голый не хожу, а закаляться закаляюсь и, вздохнув глубоко, сказал:

- Эх, ребятушки, пошли вам бог хорошего здоровья. Плохо хворому-то.

- А правда, что ты подпольщиков у себя при немцах прятал? - поинтересовался Каплунский.

- Было такое, соколик мой, - нехотя ответил Боря.

- Расскажи, дядя Боря, - попросил Мишка Коза.

Боря вдруг поскучнел лицом и завозился со шнурками на кирзовых ботинках.

- Расскажи, дядя Борь, не ломайся, - присоединился к просьбе Мишки Монгол.

- Да ведь будь она, эта война, проклята. Как вспомню, сердце останавливается. До сих пор Густав во сне снится.

- Что за Густав такой? - поинтересовался Мотя.