Господи, спаси и сохрани...

   Глава 4. Тревожная неделя.

   Бесы гнусны, их сознательное противление благодати обратило их в невообразимые чудовища.

   Но, будучи по природе ангелами, они обладают необъятным могуществом.

   Малейший из них мог бы уничтожить землю,

   если бы Божественная благодать не делала бессильной их ненависть.

   Преп. Серафим Саровский

   Субботнее утро Корвин-Коссаковский убил на размышления. Он решил не торопиться, но проследить, кто из всех этих галантных кавалеров навестит дом князя Палецкого в ближайшие дни, а кроме того отправил депешу в Париж, чтобы разузнать о Протасове-Бахметьеве. О Данииле Энгельгардте и Германе Грейге нужно было разнюхать в Яхт-клубе, где у него был свой человек, за остальными просто следить. Но главное - Аристарх Сабуров и Александр Критский. Слишком красивы, слишком...

   Сказано - сделано. Но чиновничий аппарат весьма сильно пробуксовывал в выходные, и в итоге нужные сведения Корвин-Коссаковский получил только вечером в понедельник. Что же, Протасов-Бахметьев и вправду был известен в Париже, хоть в последнее время там не появлялся, выехав в Берлин. Он был известным меломаном, коллекционером и собирателем антиквариата. Говорили, что получил солидное наследство. В Яхт-клубе подтвердили, что Даниил Энгельгардт и Герман Грейг там завсегдатаи. Борис Лурье, крупье Яхт-клуба, передал Корвин-Коссаковскому приглашение зайти поболтать.

   Арсений Вениаминович именно так и собирался поступить.

   Теперь оставалось навестить сестру, узнать, кто из молодчиков наведывался в дом. К его удивлению, Мария сообщила, что в воскресение заходили Всеволод Ратиев, Даниил Энгельгардт, Макс Мещерский и Протасов-Бахметьев. С коротким визитом был и Андрей Нирод. Ни Аристарх Сабуров, ни Александр Критский не заглядывали.

   Корвин-Коссаковский ничуть не огорчился, но был несколько растерян. Не ошибся ли он? Где логика?

   Ему казалось, он исходил из правильных суждений: бартеневской нежити гораздо удобнее было представиться людьми состоятельными и привлекательными внешне. Это выгоднее, ибо действует безотказно, и девицы куда быстрей клюнут на богача-красавца, нежели на разоренного или урода. Между тем, зашли Ратиев, отнюдь не блещущий красотой, обнищавший Энгельгардт, шальной герой Мещерский да толстяк Протасов-Бахметьев, на которого девицы почти и не глядели. Как же так? Корвин-Коссаковский даже несколько испугался - на карте стояло слишком много, чтобы допускать ошибки.

   Он снова решил отложить разговор с Ниной и Лидией. Предостережений против молодых мужчин и советов вести себя сдержанно и осмотрительно, они слышали достаточно, но никогда им не следовали. Беда была еще и в некотором, замеченном им и сестрой лицемерии девушек: они скромно опускали глаза, выслушивая наставления, не вступали в споры и избегали пререканий, и, казалось, понимали сказанное. Увы, их последующее поведение всякий раз неопровержимо доказывало, что слова родни улетели по ветру. Он надеялся теперь просто напугать их рассказом о ловеласе и преступнике, но пока не понимал, кого нужно обвинить.

   Арсений снова задумался. Мог ли быть искомым упырем - вообще одним из троих - Всеволод Ратиев? Точно ли разорён Энгельгардт? По отношению к ним Корвин-Коссаковский просто верил глазам и рассказу графини Нирод, а между тем... точны ли сведения графини? И Ратиев... Красота нужна обольстителю Клодию, но зачем она упырю Цецилию или мертвецу Постумию?

   Господи, помоги, подскажи! Арсений нервничал и злился на собственное недопонимание, называл себя идиотом и плохо спал ночью. Ему все мерещились какие-то кошмарные призраки, подкрадывающиеся к девицам и разрывающие их на куски, а где-то на задворках сознания звучал тихий напев флейты и заведенной монотонной шарманкой звенели слова: "Augustin, Augustin, leg' nur ins Grab dich hin! Oh, du lieber Augustin, аlles ist hin!.."

   Он просыпался в холодном поту.

   Понедельник не принёс новостей о гостях графини Нирод, зато во вторник у Марии Вениаминовны побывали Александр Критский и Аристарх Сабуров, и снова - Макс Мещерский и Протасов-Бахметьев. Мещерский пригласил Лидию с Ниной на прогулку, но девицы сослались на боязнь простудится: на дворе и вправду сильно похолодало. Княгине показалось, если бы девиц на прогулку пригласили Сабуров или Критский - им бы любой мороз был нипочём, но оба они всего-навсего засвидетельствовали своё почтение хозяйке дома, её очаровательной дочке и племянницам. Критский осведомился об адресе князя Любомирского, а Сабуров и вовсе ни о чем не спросил, только сообщил, что собрался на службу в Исаакиевский.

   Тут случилось чудо. Лидия, до того не выносившая посещений церкви, вскоре после ухода Сабурова попросила карету и поехала в храм. Кучер Палецких на вопрос Корвин-Коссаковского, куда он возил барышню, ответил, что как раз к Исаакию. Девица была на службе. Потом вышла из собора с тем барином, который до этого визит делал, но он распрощался с барышней, в карету её посадил, а сам в своём экипаже уехал.

   Корвин-Коссаковский подумал, что почти вычислил Клодия Сакрилегуса, и, по удивительной случайности во вторник, отправившись вечером поужинать в "Додон", Арсений Вениаминович наткнулся на Аристарха Сабурова, заглянувшего туда с той же целью.

   Здесь Корвин-Коссаковский вполне разглядел молодого красавца. Безупречная строгость бледного лица приводила на память застывшую мертвенность мрамора, высокий лоб имел небольшие впадины на висках, нос, почти лишенный переносицы, делал его похожим на римлянина, но глаза напоминали колеблющуюся ряску тины лесного болота, по глубине радужной струилась, точно дымка затухающего костерка, мутная поволока. Он был, на взгляд Корвин-Коссаковского, или упадочно красив или волнующе некрасив, но лицо его приковывало взгляд. "Умён, запредельно умён, и прекрасно это знает", пронеслось в мозгу у Арсений Вениаминовича. "Законы и ограничения для такого ничто. Они помимо него. В голове бездна...или кавардак... или истина. Спрашивать ему некого - да и не о чем. Ответы есть на все, но никому не удостоит сказать и слова..."

   Но Сабуров удостоил его не только словом, но и радушным вниманием, пригласил к себе за столик, оживлённо заговорил о бале у графини, о Протасове-Бахметьеве, сделавшем ему визит, о своих планах поездки в Париж.

   Корвин-Коссаковский внимательно слушал, вглядывался в красивые черты, пытаясь рассмотреть за ними дьявольский лик Клодия Сакрилегуса, но не видел ничего, кроме чарующей улыбки лощеного аристократа. Разговор был спокоен и мягок, но неожиданно Корвин-Коссаковский решил, что глупит, пытаясь подстроиться под собеседника и быть ему приятным. Он подумал о том, что до того часа не приходило ему в голову: кем должен представиться оборотень? Человеком высокой порядочности или распутником? Разумеется, озарило его, упырь должен проповедовать принципы высокой морали, а не шляться по Яхт-клубам да блудным домам. Притвориться нравственным ему необходимо. Стало быть, глупо было затевать разговоры о нечистой силе, но нужно было понять, как мыслит этот красавец.

   -А вы, как мне сказали, служите в Департаменте полиции? - тем временем вежливо осведомился Сабуров, - Криминальная полиция?

   -Нет, полицейские ребусы я решал только в ранней юности. - Корвин-Коссаковский опустил глаза и потёр виски. - Однако хотел бы спросить, - продолжил он резче и жестче, - по вашему адресу в Париже и в Питере несколько раз роняли слово "выродок". За что?

   Сабуров, казалось, ничуть не был задет, он рассмеялся и пожал плечами.

   -Мы живём в мире двойственных оценок и суждений, двоятся слова и мысли, разнятся намерения и поступки, противоречивы чувства, раздваивается мораль, и только холодная логика еще оставляет нам шанс ухватиться в этом шатком мире за что-то основательное. Мой ум бесстрастно намечает цель и диктует кратчайший путь к ней. Я искренне недоумеваю, когда мне говорят, что я переступаю через людей. Это неверно. Я просто не беру их в расчёт.