Тут оба вышли на набережную и кликнули извозчика.

   Корвин-Коссаковский проводил карету глазами, сдвинул на затылок шляпу и распрямил плечи. Подслушанный разговор двух упырей и циничная расчетливость нищих повес смутили и насторожили его. Сам он ненавидел цинизм. Циники оценивают бесценное, уценивая его до ничего не стоящего, насмехаются над чужой верой за неимением своей, отрицают недостигнутое и с краденым фонарем ищут честность. И как же все они надоели... Но вскоре Арсений задумался о другом. Получалось, что в своих размышлениях он был недалек от истины. Эти оба негодяя явно нацелились на княжон Любомирских, но интересовало их все-таки приданое, а не возможность погубить девиц. Это были явно не упыри, но сказанное ими об остальных настораживало еще больше.

   До этого Корвин-Коссаковскому казалось, что надо найти в этой толпе людей троих, прикидывавшихся высоконравственными. Но теперь Арсений Вениаминович понял свою ошибку. Прикинься упыри праведниками, они сразу привлекут к себе совершенно ненужное внимание. Зачем на фоне вороньей стаи сиять белым опереньем? Им нужно быть - как все! Ничем не выделяться. Но тогда исчезал последний шанс заметить и обнаружить нечисть, ибо, похоже, абсолютно все в этой компании были откровенными подлецами. Да, истинный человек может быть только самим собой. Подонки - кем угодно...

   Корвин-Коссаковский плохо спал ночами, въявь нервничал, то и дело ломал перья и массировал виски, сжимаемые болью.

   В Яхт-клубе, куда Корвин-Коссаковский добрался к одиннадцати часам в четверг, его ждали весьма интересные новости, которые опровергли мнение, недавно высказанное Критским - о том, что времена великих подлостей миновали. Борис Лурье, крупье из игорного дома, знал всех клиентов наперечет. Корвин-Коссаковский протянул ему список с фамилиями. Тот почесал за ухом и усмехнулся.

   -- Князь Мещерский? Он давно не был, во всяком случае, последний раз я видел его летом. Но ему играть не на что, разве что богатую невесту себе подыщет. Аристарх Сабуров, - Лурье почесал теперь дурно выбритую щеку, - это красавец заходил, но ставок не делал, просто следил за игрой. Герман Грейг, о, это наш человек. В прошлом году проигрался в прах, но с помощью известного педераста Ширинского дала свои поправил. Даниил Энгельгардт. Тоже завсегдатай. Он на содержании у богатой вдовушки, и монеты из неё тянет исправно. О возрасте вдовы лучше не спрашивай.

   --Я правильно тебя понял? - скрывая недоумение, перебил его Корвин-Коссаковский. - Грейг - содомит?

   --Нет, - блеснул глазами Лурье, - только когда проиграется. Но попку свою ценит высоко и меньше, чем за десять тысяч, честь не продает.

   Корвин-Коссаковский откинулся в кресле и схватил ртом воздух. Помолчав, продолжил.

   --Ладно, понял, а если всё-таки вдовой поинтересуюсь?

   --Ну, - рассмеялся Лурье, - тебе же хуже. Вдовица шестидесяти трех лет, когда она тут бывает, мы специальное кресло из курительной выносим, на заказ сделанное. Во вдовице веса - девять пудов. При этом злые языки утверждают, что особа весьма любвеобильна и от молодых своих любовников редкой выносливости требует, а ещё... - Лурье опустил глаза в пол и затрясся от еле сдерживаемого смеха, - любит на дружка сверху опуститься да основательно на нём попрыгать... Так что мы и господину Энгельгардту всегда по приходе тоже кресло помягче подставляем. После таких трудов ему, полагаем, отдохнуть надо-с. Мученик-с...- Лурье беззвучно хохотал.

   Корвин-Коссаковский теперь не открывал рта, но шумно втянул воздух через нос. Лурье же спокойно сунул свой нос в список и продолжил.

   --Кстати, о Грейге.... Сынок незаконный большого человека. И традиции в семействе крепкие. Сам Герман Генрихович уже штук восемь незаконных ублюдков по свету разбросал, заботой о которых себя никогда не обременяет. Не делает ничего, да и ничего, полагаю, делать и не умеет. Можно понять богатых бездельников, но как понять нищих лодырей, а? Не постигаю. История с ним, кстати, была дивная-с. Совратил он девицу в номерах, потом на него упал взгляд одной состоятельной особы. Так он девицу в блудный дом продал, а на вырученные средства гардероб себе новый справил... Но... не вышло. Богатая аристократка всё же по здравом размышлении предпочла выйти за старого банкира. Деньги к деньгам-с. - Лурье опустил глаза в бумагу, - граф Михаил Протасов-Бахметьев... А он здесь? Хм... Не игрок. Болтун и сплетник. Но пакостей чёрных за ним не помню. Князь Всеволод Ратиев, о, это отдельная история...

   Корвин-Коссаковский просто прикрыл глаза и тихо спросил, что за история?

   --Несмотря на уродство, он весьма любвеобилен и предпочитает девочек лет двенадцати. Ему специально подыскивают подобный товар. Он пристрастился к подобному в Лондоне, где был с папашей-дипломатом. Так одна из таких девчушек огрела его по физиономии торшером и распорола щеку. Скандал был.

   Корвин-Коссаковский вздохнул.

   Лурье же невозмутимо продолжил:

   --Александр Критский, я его тут дважды видел. Скромен и мил. Да только не привык я верить в скромность, да ещё таких херувимов. Но сплетен о нём не слыхал. Юлий Ширинский ему за ночь тридцать тысяч обещал, но - получил отказ, однако, возможно просто мало предложил, кто знает? - завершил свой экскурс Лурье, заметив брезгливо оттопыренную губу Корвин-Коссаковского.

   Арсений Вениаминович пожалел, что не нашёл Лурье до бала графини Нирод. Впрочем, что бы это изменило?

   Нечисть на нечисти сидела и нечистью погоняла, а он тут инкуба с упырем да лемуром ищет, дурак.

   Любого бери, зло подумал он, вот тебе и упырь.

   Глава 5. Бесовская страсть.

   Больше всего тиранят сердце страсти. Эти злые страсти,

   когда удовлетворяемы бывают, дают радость, но кратковременную,

   а когда не бывают удовлетворяемы, то причиняют скорбь

   продолжительную и несносную.

   Феофан Затворник

   Утром в пятницу неожиданно приехала сестра. Мария сообщила ему новость о болезни Нины Черевиной. Девица жаловалась на страшную головную и сердечную боль, упадок сил, была вся в поту. Говорила о металлическом привкусе во рту. Вызвали доктора, но пока его ждали, недомогание прошло само. Никитин приехал и насторожился, заподозрил симптомы простуды, но...

   --Никакая это не простуда, Арсик, поверь, и не притворялась она, была полупрозрачная. И не материнская это дурь, та во всех обмороках своих всегда румяная была, кровь с молоком, а эта... И с чего ей притворяться-то? Не в пансионе же они, не на дежурство идти, наоборот, она с сестрой прогуляться хотела в парке да на ногах едва устояла и не пошла.

   Арсений Вениаминович побледнел и вскочил.

   --Кто-то из гостей бальных вчера приходил?

   --Нет, никого не было, но эта чертовка Лидия... Она ходила в лавку за бахромой, это за углом, недалеко от парка.

   --И что?

   --Её видела там моя горничная Нюрка, я её за пудрой в магазин Фланцева послала. Так она говорит, что на набережной видела молодую госпожу с человеком весьма приятной наружности. Красавец, сказала.

   --Господи, - утёр платком Корвин-Коссаковский выступившую на лбу испарину. - Она описала его?

   --Да, - кивнула Мария Вениаминовна. Она была сестрой полицейского, за годы изучила брата, и потому расспросила горничную заранее, зная, о чём непременно спросит Арсений. - Нюрка говорит, высокий, бледный, с тёмными волосами. Глаза - зелёные. Шляпа на нём чёрная, пальто едва не до пят. В руках - трость. Красивый такой, говорит, что невольно оглянёшься. Я так понимаю, она и сама не раз оглянулась.

   --Глаза зелёные... Сабуров?

   --Я тоже на него подумала. Только... - Мария замялась.

   --Что - только?

   --То ли девка врёт, то ли не поняла чего. Анька сказала, что странное там что-то было. Говорит, барин молодой госпоже вроде бы втолковывал, что не хочет он ей, мол, жизнь испортить, потому, сказал, больше ей искать с ним встреч не надо. А барышня говорила, мол, что жить без него не может...