В этом проявилась его поэтическая натура, и я не должен был на него сердиться. Да к тому же мы были приятелями, сидели с ним на одной парте.

— Ну, здравствуй, — сказал он девушке, залившейся горячей краской. — А эти две красотки — твои?

— Мои, — прошептала Теменужка.

Он наклонился, пощупал вымя у одной из коз, как будто был знатоком в этих делах, и покачал головой.

— Полно молока, — сказал он. — Браво! Скажи баю Димо, что сегодня вечером я приду к нему в гости. Мисочку молока выдашь?

— Почему же нет? — засмеялась Теменужка.

— Тогда давай свою корзинку и пошли.

Я стоял в стороне. Я был уверен, что она мне улыбнется. Но она прошла мимо, даже не взглянув на меня. Наклонив голову, с улыбкой, притаившейся в уголках губ, она внимательно слушала болтовню Радана.

Я пошел за ними.

Не знаю, что со мной случилось, но с того дня я как будто потерял аппетит, а вечерами долго вертелся в постели и засыпал только к полуночи. Должен вам сказать, что я никогда не испытывал влечения к астрономической науке, но в эти ночи я терпеливо всматривался в небо, глядел на звезды, разыскивал знакомые мне по названиям созвездия и не замечал, как пролетают ночные часы. В библиотеке я нашел популярную книгу по астрономии и, чтобы спокойно читать ее, перебрался в ту часть чердака, где, как я вам уже говорил, была ссыпана прошлогодняя кукуруза. Здесь пахло сухими початками, мышами и пылью, свет проникал только в узкие щели между досками фронтона, но зато было уютно и никто не мог меня там увидеть. Я раздобыл циркуль, линейку, цветные карандаши и усердно вычерчивал карту звездного неба. И думал: вот сегодня вечером она будет доставать воду из колодца и увидит меня, непременно меня увидит. Я буду расхаживать у плетня, погруженный в размышления, а она спросит: «Что ты сегодня делал? Почему ты не пошел к Оброчищу? Я целый день была одна со своими козами». — «О, — скажу я и устало приглажу волосы. — Я только что кончил звездную карту. Звездную карту северного полушария. Это отняло у меня все время». Она посмотрит на меня, и в глазах ее сверкнет восхищение. Посмотрит и скажет: «На небе много звезд. Какая из них самая прекрасная?» А я усмехнусь: «Выбери себе одну, и она будет прелестнее всех!»

Так я представлял себе все это. Но из карты ничего не вышло. Я никогда не испытывал влечения к разным там эллипсам и параболам. Я не любил математику.

Стало смеркаться, и я снова надел трикотажную рубашку. Причесался на пробор и стал ждать. Какими долгими были эти минуты! Мне они казались часами.

Наконец калитка у бая Димо скрипнула, и сердце у меня дрогнуло от радости. Я бросился к плетню. Но не успел я добежать до него, в душу мне хлынул холод, и я застыл на месте как вкопанный.

За плетнем звенел, разливался голосок Теменужки и гудел водопадом низкий бас Радана. Я сразу узнал его. Мы ведь были одноклассники, сидели на одной парте.

Подходить к плетню уже не было смысла.

Я забрался на чердак и вытянулся там. Попытался вспомнить, какие созвездия появляются в полночь в северном полушарии. Мне казалось, что это совершенно необходимо — вспомнить созвездия. Но там, во дворе у бая Димо, гремел голос Радана, да и Теменужкин не отставал от него. Я не привык сосредоточенно думать, когда вокруг шумят. Я вообще не могу думать, если рядом кто-нибудь громко разговаривает. Поэтому я так и не сумел вспомнить, какие созвездия появляются в полночь в северном полушарии.

И, поскольку ничего другого мне не оставалось, я подполз на коленях к чердачному окошку. Отсюда весь двор бая Димо был виден как на ладони. Ничего такого, чего я не замечал раньше на этом дворе, я не увидел: и старое ореховое дерево, и низкий белый домик, и сарайчик за домом, крытый соломой, — все было на месте, все было знакомо до мелочей.

И все-таки я, наверное, ждал, что увижу что-нибудь новое, иначе зачем бы я стал так всматриваться в этот двор, да еще стоя на коленях?

Перед домом, под навесом, бай Димо сколотил широкую скамейку. Летом в хорошую погоду он спал на этой скамейке, подстелив домотканый коврик. Не знаю почему, но мне казалось, что я увижу на скамейке что-нибудь интересное, например Радана и Теменужку. Сидят они рядышком, Радан рассказывает ей веселые истории, а она смеется. Если бы во дворе бая Димо сидел я, я именно так бы и поступил — занимал бы ее рассказами о звездах, о вселенной, об устройстве всяких галактик. Должен вам сказать, что я никогда не испытывал влечения к пустым веселым историйкам. Я бы увлек Теменужку проблемами мирового пространства. Я бы сказал ей что-нибудь даже об эллипсах и параболах, хотя в школе я смертельно их ненавидел, потому что мне никак не удавалось выучить их теоремы. Вы их знаете? Это не теоремы, а непроходимые джунгли, переплетенные квадратными и всякими другими корнями. К извлечению корней меня никогда не тянуло. Во всяком случае, я занимал бы Теменужку разговорами интересными и умными.

На скамейке я никого не увидел, и в первый момент это меня обрадовало. Скамейка, на которой никто не сидит, — и это иногда может обрадовать, уверяю вас!

А Радан делал все, чтобы блеснуть в глазах Теменужки, как герой какого-нибудь романа. Она налила два ведра воды и подняла их, но он подбежал, взял их у нее из рук и сам внес в дом. В этом жесте не было ничего особенного: он был сильный парень, и ему не стоило ни малейшего труда перенести две такие посудинки. Потом он наколол дров и отнес их на кухню, но я и в этом не увидел ничего особенного.

Потом Теменужка села на низенькую скамеечку и стала доить коз.

Она делала это очень неумело, и Радан, совершенно бесцеремонно оттолкнув ее, сел на ее место. Он с таким искусством принялся за дело, что мне показалось, будто я слышу, как журчит молочная струя, ударяясь о стенки котелка.

Сказать по правде, я бы никогда на это не решился. Я не способен на такого рода поэтические поступки. Ясно, что Радану хотелось быть героем в глазах девушки, но, скажите, пожалуйста, что же героического в том, чтобы подоить козу?

Все это закончилось самой банальной сценой. Подвиги моего приятеля так растрогали бая Димо, что он посреди двора обнял его, как будто тот приходился ему сыном или близким родственником. А я знал, что никакого родства между ними нет. Раданов дядя не был мельнику даже соседом.

И странно: за весь вечер никто из них не вспомнил обо мне. С Раданом мы были одноклассники, а от бая Димо нас отделял только плетень.

Но мне пора заканчивать эту часть рассказа. Через несколько дней бай Димо продал коз. Животные отличались легкомыслием, а у Теменужки было мягкое сердце, и она сквозь пальцы смотрела на их проказы. Чтобы Теменужка не скучала дома одна, мельник решил отправить ее в село Цвят, где у него была замужняя сестра.

Вот как не в меру легкомысленный нрав двух коз стал причиной того, что и мы впутались в эту берилловую историю. Если бы они были послушнее, нам не пришлось бы предпринимать путешествия к селу Цвят, в окрестностях которого расположилась лагерем третья геологическая бригада.

Подошло время летних отпусков, поэтому оба перрона столичного вокзала кишели народом, особенно к вечеру, когда отходили поезда к Черному морю и на юг.

Вылю Власев был человеком предусмотрительным — он распорядился, чтобы завхоз обеспечил плацкарты, и теперь спокойно покуривал возле вагона, наблюдая со снисходительной улыбкой, как тревожно мечутся пассажиры в тщетных поисках свободного места.

В его записной книжке под буквой «Б» значилось: «Билеты плацкартные!» Это была постоянная запись, обведенная красной рамкой. Под этой записью тянулась длинная колонка дат. И против каждой даты была зеленая отметка. Вылю Власев писал зелеными чернилами.

Он вспомнил, что не сделал отметки против сегодняшней даты, почувствовал себя виноватым и уже полез было за записной книжкой, но раздумал, решил подождать: пусть поезд тронется, тогда. Кто его знает — вдруг в последний момент случится что-нибудь неожиданное и поездку отменят или перенесут на следующий день. Возникнет у инженера Спиридонова какая-нибудь новая идея, а потом попробуй разберись. Придется тогда менять отметку, а резинка протирает бумагу, портит лист. Вылю Власев был склонен скорее протереть свой самый новый и дорогой костюм, чем запачкать одну страницу записной книжки.