Меня ничуть не интересовали ее козы, но я сказал:

— Правда? Я очень рад.

Потом, чтобы чем-нибудь заняться, я тоже стал перебирать фасоль.

Теменужка помолчала, потом вдруг так и прыснула.

— Как же ты чистишь? — смеялась она. — То, что я уже отобрала, ты опять с мусором смешиваешь. Разве можно так?

Все-таки мы почистили фасоль. Она высыпала ее в горшок, поставила его на таган и присела на корточки, чтобы раздуть огонь.

И мне стало жаль, что я не художник. Какой сюжет для жанровой картины! И еще мне было совестно. Стою с девушкой и пальцем не могу шевельнуть, чтобы ей помочь. Разве так должен держаться молодой человек?

Мне было совестно, но, сказать по правде, меня никогда не привлекала домашняя работа. Не то чтоб я был ленив, а просто я как-то не чувствовал потребности что-нибудь делать. Это вопрос вкуса, характера, если хотите, не так ли?

Но вы спросите: что общего имеет все это с зелеными изумрудами? Увидите.

На следующий день после того, как я открыл, какая Теменужка интересная девушка, из города приехал мой одноклассник Радан.

Я лежал на своем чердаке, где была ссыпана прошлогодняя кукуруза, и размышлял. Надо было выбрать одно из двух: или вскарабкаться на крутизну в поисках Теменужки и двух ее коз, или спуститься в поле, посмотреть, как работает звено тети Василии. Выбор был нелегкий. Я понимал, что в душе у меня борются два начала: общественное и личное. Общественное влекло меня туда, где кипел коллективный труд. Поверьте мне, я искренне хотел быть среди тех, кто трудится. Искать Теменужку я не решался. Что это за индивидуализм — пренебречь трудом и дать волю какому-то там личному чувству. Хороший десенемист[4] никогда бы так не поступил. Хороший десенемист всегда должен ставить на первый план общественное.

Вот в таком состоянии душевного раздвоения застал меня Радан.

Это был мой одноклассник и друг, мы с ним сидели на одной парте. Он приехал в гости к своему дяде, очень любезному человеку, зубному врачу нашего участка. Дядя Радана рвал коренные зубы со сноровкой виртуоза.

Хотя мы с Раданом были закадычными друзьями, характеры наши отличались один от другого, как ночь ото дня. В противоположность мне натура у него была поэтическая, вы сами скоро в этом убедитесь. Он был высокого роста, лицо у него было грубоватое или, как некоторые выражаются, «мужественное». По-моему, он не был красив, но в городе говорили, что девочкам он очень нравится. Что уж там нравилось этим девочкам, я никогда не мог понять. Видимо, у них не было вкуса к настоящей, одухотворенной, утонченной красоте.

Мы поздоровались, похлопали друг друга по плечу, как это принято в таких случаях, и я предложил ему сесть рядом, чтобы поболтать о том о сем.

— Что ты забился в эту сушилку! Как не стыдно. Пойдем побродим по горам! — засмеялся он и потянул меня за руку.

Прогулка в горы — это значило, что я встречу Теменужку. Правда, люди трудятся в поле, а мы их сторонимся, но, когда грешат сразу двое, грех как-то легче переносится.

Я надел трикотажную рубашку, причесался на пробор.

— Ты что так наряжаешься? — удивился Радан. — Может, на свидание собрался?

— Нет, — сказал я. — Что это тебе в голову пришло? Просто в трикотажной прохладнее.

Он был в холщовых брюках, в цветной ситцевой рубашке, заметно выгоревшей на солнце, и в резиновых тапочках на босу ногу. Чтобы отвлечь его внимание от своей особы, я спросил:

— К отцу ездил? Как он?

— Старик! Чудо. Силушка так и играет. Назначили его начальником самой трудной лавы.

Отец Радана был шахтером, работал на шахте «Черное море».

— Мне у него хотелось остаться, — продолжал Радан. — Знаешь, какая это чудесная штука — подземный комбайн? Глотает уголь, как халву. Просто смотришь и глазам своим не веришь. Знаешь, как мне остаться хотелось, да старик заупрямился: «Тебе, — говорит, — нужны солнце и воздух, лучше поживи в селе, там поработаешь!» Отцы никогда сыновей не понимают.

— Будто мы что-нибудь смыслим в агротехнике! — вздохнул я.

— Ну, это положим! — Он показал мне свои ладони. — Видишь? Я, друг, сегодня утром уже снопы вязал. Прямо с автобуса соскочил. Увидел поле, жнецов, и сердце не выдержало. А снопы вязать — для этого дела академических знаний не требуется.

Он обнял меня за плечи и засмеялся.

— Эх ты, книжная душа!

В сущности, я отлично знал, что это он книжная душа, а не я, но промолчал. Увидел жнецов и выскочил из автобуса! Это ли не доказательство поэтического, книжного восприятия общественных явлений! Я бы никогда в жизни не позволил себе такого литературного жеста.

— Так или иначе, но здесь тебе будет скучно, — сказал я.

— Скучно? — Он наклонился, поднял с дороги камешек, замахнулся, и камешек просвистел в воздухе. — Слушай! Я так думаю: скучать могут только пропащие люди. Мало ли дел? Пойду, например, в бухгалтерию и буду на арифмометре трудодни подсчитывать. Или в библиотеку заберусь — порядок наводить. Я еще с прошлого лета помню, что там творится! Как так — будет скучно? Глупости!

«Какой романтик! — думал я про себя. — Все мечется, бросается из стороны в сторону, а что толку? Один шум. Беспокойная, поэтическая душа. Как будто учетчица в кооперативном хозяйстве без него трудодни не подсчитает. А в библиотеке есть библиотекарь. Что ты лезешь, куда тебя не просят? Другое дело, если бы сказали: нам нужны помощники. Тогда и я бы пошел».

Так я думал, но возражать Радану не стал. Я вообще не люблю возражать. Уже тогда я был человеком уравновешенным и спокойным. Шагая рядом с приятелем, я поглядывал по сторонам: не видно ли где-нибудь Теменужки с ее двумя козами. Я был уверен, что она очень обрадуется, когда увидит меня.

— А знаешь, что самое интересное? — спросил меня Радан.

Я попытался угадать, что для него самое интересное, и тут же отказался от этой попытки. Он интересовался всем. Мне пришлось бы перечислять не меньше тысячи разных вещей.

— На днях сюда приезжает геологическая экспедиция. Понял? Со мной в автобусе ехали двое инженеров с медного рудника. Я от них узнал.

— Это хорошо, — сказал я. — Будут искать новые месторождения. А ты-то что волнуешься?

— Как — что? — Он так и уставился на меня. — Ты еще спрашиваешь? Чудак! Пойду к начальнику экспедиции и попрошусь в подсобные рабочие. Знаешь, как интересно в исследовательской экспедиции участвовать? Воду буду носить, грязь с инструмента счищать, все что угодно делать, на все согласен. Эх, только бы взяли!

Я слушал его и думал: «Вот он любой ценой хочет стать геологом. А я? Куда мне поступать на будущий год? На юридический? Но как же я поступлю на юридический, если я не испытываю никакого влечения к этим наукам? И правда, куда же мне идти, кем я стану?» Я посмотрел на приятеля и первый раз в жизни ему позавидовал.

Мы шли по узкой тропинке, петлявшей в кустарнике. Слева за глубоким, с обрывистыми берегами оврагом начинался бесконечный мрачный лес. А перед нами поднималась плешивая макушка низкого холма, заросшего орешником, ежевикой и папоротником.

И здесь, на повороте, мы встретились с Теменужкой.

Как описать вам эту встречу? Если бы я не был человеком сухим и прозаическим, я тронул бы ваши сердца какими-нибудь лирическими словами. Я знаю эти слова, но мне не пристало заниматься поэтическими излияниями.

Увидев нас, она остановилась. Остановились и две ее козы. В одной руке она держала тонкую веточку, в другой — корзинку из ивовых прутьев. Волосы она украсила ромашками, и это очень шло к ее смуглому личику, белой блузке и к ее глазам, усеянным золотыми точечками.

Несколько секунд мы стояли молча и смотрели друг на друга.

— Это что ж, Теменужка? — завопил Радан. Он уперся руками в бока и от удивления прищелкнул языком. — Ты смотри-ка, смотри! Какая красавица выросла, ух ты!

И я увидел, как он подошел к ней и самым бесцеремонным образом вытащил у нее из волос одну ромашку. Да, да, он так и сделал, а потом воткнул цветок в петельку своей выгоревшей рубашки.