Она стояла около рабочего стола, наблюдая за тем, как Джон склонился над картами и глухим голосом отвечал на вопросы отца. Она старалась поймать его взгляд, отблеск восхищения на его смуглом лице, в то время как пальцы его левой руки сжимали ее ладонь под столом. Но она понимала, что он забыл, где находится, и мысленно вновь переживает наиболее острые моменты своей экспедиции. И это не вызывало у нее ревности.

Но когда Том Бентон отложил в сторону бумаги, они инстинктивно повернулись друг к другу, преодолев свою сдержанность, и, не обращая внимания на сенатора, оказались в объятиях друг друга. Они слышали голос сенатора Бентона, доходивший словно издалека:

— …Хорошо, вы любите друг друга. Я не слепой. Но вам придется ждать еще шесть месяцев…

Когда они, выйдя из библиотеки, спускались вниз по лестнице, она пожелала ему доброй ночи и в присутствии отца, стоявшего рядом, сумела прошептать:

— …Завтра в полдень у миссис Криттенден, в три часа.

В следующий полдень она позвонила в дверь сенатора от Кентукки. Миссис Криттенден всегда проявляла благосклонность к Джесси Бентон, к тому же она любила быть в курсе всех осложнений, случавшихся в вашингтонском обществе.

— Он здесь, моя дорогая, — сказала она. — Я его отправила в сад, там прохладно и спокойно, и вы можете быть наедине друг с другом. На самом деле, я завидую тебе, Джесси. Этот мужчина каждый раз, возвращаясь из очередной экспедиции, вызывает все большее восхищение. На твоем месте я бы вышла за него немедленно.

Джесси била дрожь, и она смогла лишь произнести:

— Боже мой, миссис Криттенден, я стараюсь! Но если бы кто-то смог убедить отца… Ждать еще шесть месяцев звучит для меня как шесть десятилетий, боюсь, что не переживу их.

— Ты переживешь, — ответила миссис Криттенден, — но будешь много раз на грани смерти.

Джесси пыталась улыбнуться в ответ на шутку.

— Я думаю, что отец собирается послать его в другую экспедицию до того, как истекут шесть месяцев. На этот раз он может услать его на целый год или даже на два. Ой, он может поступить так, будьте уверены, — торопливо сказала она, видя, что миссис Криттенден собирается возразить, — он может вновь уговорить секретаря Пойнсетта, ведь в этом деле непочатый край работы. Но только не сейчас, миссис Криттенден, не до нашей свадьбы. Я не могу позволить отцу опять послать его!

— Нет, — согласилась, помедлив, миссис Криттенден, — не думаю, чтобы ты могла.

Она положила свою руку на хрупкое плечо Джесси и прошла с ней в сад.

— Поступай, как считаешь лучше, Джесси, хотя небеса знают, что я не стесняясь вмешивалась в дела своих детей.

Когда Джесси увидела Джона Фремонта, безмятежно сидевшего в низком плетеном кресле в ожидании ее, она поняла, что не сделает ничего, что у нее не хватит смелости. Она подождет, пока выскажется он.

Сидя на качелях в тени, они рассказали друг другу о том, как провели последние шесть месяцев. Джесси поведала ему о свадебных празднествах в Черри-Гроув, о прогулках верхом и охоте, разговорах старших о том, сколько колониальных и американских губернаторов вышло из их семейства, о смерти бабушки Макдоуэлл через два дня после свадебной церемонии.

В следующий полдень, когда Джесси встретилась с ним у миссис Криттенден, она заметила, что он не в своей тарелке и нервничает.

— Давай прогуляемся, — предложил он сразу же, — я хочу поговорить с тобой.

Осенний день был свежим, одним из немногих в году, когда можно действительно прогуляться по Вашингтону: достаточно сильный ранний дождь прибил пыль, но не было больших грязных луж. Они прошли по булыжной мостовой вдоль Эф-стрит, затем Джон поднял Джесси на руки и поставил по другую сторону ограды, на зеленый лужок. Они перебрались через несколько рвов, и он еще раз поднял ее на приступок, от которого начиналась дорога к военно-морской верфи, где в окружении небольших коттеджей стояла Христова церковь. Отсюда они повернули на восток и прошли мимо городского работного дома и кладбища, где хоронили членов конгресса. Джесси была довольна тем, что надела выходное платье из розового сатина, широкая юбка которого ритмично раскачивалась, когда она старалась идти в ногу с лейтенантом. Она застегнула пуговицы на своих перчатках из брюссельских кружев и крепко ухватилась за его руку, чтобы не оступиться на неровной почве около военно-морских казарм.

На ходу она взглянула на его профиль и с тревогой отметила, что его кожа выглядит более темной, чем ей казалось раньше, а черты лица — более тяжелыми. У нее возникло опасение, что он чем-то расстроен. Ей нравилось идти рядом с ним, легко прикасаясь своим плечом к его. Постепенно ощущение гармонии нарушилось. Он замедлил шаг, а затем неожиданно остановился, вся его фигура напряглась. Он повернулся, загородил ей дорогу, с его решительного лица исчезло очарование и спокойствие, и она почти не узнавала мужчину, стоявшего перед ней. Странным показался и его голос, когда он наконец заговорил, — хриплый, ломающийся.

— Я ждал… да, я догадывался, что опаздываю… но, пожалуйста, верь мне, Джесси, это не потому, что я хотел… скрыть.

— Что такое, мой дорогой? — нежно спросила она.

— Просто я не могу, Джесси, я не осмеливаюсь оставить так, чтобы ты узнала сама… случайно… и держала бы это против меня, потому что я не сказал тебе всю правду.

Джесси взяла его за руку:

— Пойдем мимо Дафф-Грин-Роу, тебе будет легче говорить.

Они тронулись с места, но он шел медленно, почти волоча ноги.

— Джесси, я не могу позволить тебе выйти за меня замуж, пока не сказал тебе…

Он замолк, затем остановился и сказал глухим голосом:

— Я никогда не рассказывал тебе о своей матери, верно?

Они стояли перед фасадом большого кирпичного здания, в котором конгресс проводил свои первые заседания. Воздух был неподвижен.

— Только то, что ей было трудно воспитывать троих детей после смерти твоего отца.

— Да. Хорошо. Девичье имя моей матери — Энн Беверли Уайтинг. Она дочь полковника Томаса Уайтинга, крупного землевладельца в Виргинии и одного из лидеров в доме Бургесс. Моя мать была младшим ребенком среди двенадцати детей. Семья была процветающей, но, когда умер отец моей матери, ее мама вышла замуж за человека, который пустил по ветру все поместье. Вскоре умерла ее мать, и мою маму воспитывала замужняя сестра.

Он ходил взад-вперед, говоря все быстрее:

— Она никогда много не рассказывала о тех днях. В доме сестры ее держали почти как рабыню. Моя мать была красивой девушкой, я думаю, самой красивой из всех сестер. Когда ей было всего семнадцать лет, пожилой мужчина по имени Джон Прайор стал ухаживать за ней. Он сражался под началом Вашингтона, был богат, имел самую большую платную конюшню в Виргинии и сады в Хеймаркет. Ему было за шестьдесят, но он добивался руки моей матери. Брак с Джоном Прайором обещал благоденствие, место в обществе Ричмонда, избавление от опеки тетки. Мать вышла за него, когда ей было всего семнадцать лет, и прожила с ним двенадцать несчастливых лет.

Джесси отвела взгляд от его смущенного лица. Она взглянула на свои туфли и увидела, что лакированная кожа на носке безнадежно поцарапана. Освободившийся от ее наблюдательного взгляда Джон ускорил шаг, продолжая свой рассказ:

— Когда моей матери было двадцать семь лет, она встретила молодого учителя в Ричмонде по имени Чарлз Фремон. Мой отец — он стал… мой отец был роялистом во время Французской революции и бежал в Санто-Доминго во время одного из восстаний. Его корабль был захвачен англичанами, и несколько лет он содержался в качестве пленного в Вест-Индии. В конце концов его отпустили, и он переехал в Виргинию, где преподавал французский язык и писал фрески. Там встретила его моя мать, и они полюбили друг друга.

Он остановился, повернулся, глядя ей в глаза:

— Джесси, они не могли жить друг без друга. Целый год они наслаждались счастьем в Ричмонде, а потом об их связи узнал Джон Прайор. Он пригрозил моей матери, что убьет Чарлза Фремона и всякий в Виргинии не только одобрит его действия, но и поможет при необходимости. На следующее утро моя мать и Фремон бежали из Ричмонда.