В распоряжении Джона было два часа, чтобы примириться с происшедшим. На его лице была слишком широкая улыбка, когда он присел около постели.

— Очень хорошо, никаких банальностей. Но могу ли я высказать два предположения: в восемнадцать лет ты еще не слишком стара, чтобы не иметь детей, а шесть месяцев пребывания в глуши не ослабили моего желания их сотворить.

Маленькая искорка мелькнула в ее усталых глазах.

— Тонко сказано, лейтенант. А теперь уходи и дай мне поспать.

Джесси проснулась в следующий полдень. Когда она пробудилась, умылась, причесала волосы и повязала их розовой вельветовой лентой, в комнату вошел ее муж со свертком ткани под мышкой.

— Дорогая, помнишь, я сказал тебе о флаге, который поднял над пиком Фремонта?

Глаза Джесси ответили ласковым «да».

— Он слегка выцвел, и ветер пробил в нем несколько дыр. Но это первый американский флаг, поднятый над самым высоким пиком Скалистых гор. Я принес его тебе, моя дорогая.

Он расправил флаг и положил его поперек кровати. Джесси была тронута его жестом.

— Неисправимый поэт-романтик, — прошептала она, вытянув руки для поцелуя, не состоявшегося накануне из-за разочарования прошлой ночи.

К концу второй недели Джесси переместили на шезлонг в их жилой комнате. В окна врывалось солнце рано наступившей зимы, и Джон развлекал ее рассказами о своем походе. Она слушала его, стараясь понять, как они связаны с историей исследований и какой вклад способен внести лейтенант Фремонт в традиции Роджерса и Кларка, Пайка, Эшли, Смита, Касса, Лонга или капитана Бонневилля.

В дальнейшем он раскрывал картину своего похода в виде последовательной серии рассказов. Одни он рассказывал в постели, другие — за завтраком, третьи — расхаживая в пижаме по спальне; в нижнем белье за бритьем; в брюках из грубой ткани и в выцветшей рубашке, сортируя на полу привезенные образцы; в своей сине-золотой форме в ожидании встречи с официальными лицами военного департамента.

Джесси представляла себе, как он преодолевает реку Канзас в сотне миль от устья, испытывая резиновую лодку Николлета в быстром желтом потоке. Она продвигалась мысленно с ним в земли враждебно настроенных индейцев, где по утрам выдавался порох каждому участнику экспедиции. Она видела перед собой группу иммигрантов, направлявшихся в Колумбию и просивших Джона доставить их письма в Штаты. Она пересекла Большой Вермильон и поставила лагерь на большой возвышенности Блю, где холмы кишели антилопами, а деревья гнулись под тяжестью плодов. Джесси словно шла по свежим следам переселенцев в Орегон, — следам, помогавшим преодолеть одиночество в пути. Она чувствовала, что по мере продвижения на запад почва становится все более песчаной. Там по ночам лили дожди и налетали тучи москитов. Ее мучила два дня жажда по той причине, что ручьи около Биг-Триз по неясной причине пересохли, но когда она добралась до малой возвышенности Блю, то она, мужчины и лошади напились и искупались в чистом прохладном потоке. Каждую ночь она мысленно расставляла охрану и наконец благополучно добралась до Платта, где группа разделилась на развилке — Кит Карсон повел половину членов экспедиции по обычной Орегонской тропе к форту Ларами, а ее муж направился с остальными по пути к форту Сент-Врен. В форте Ларами она пережила драматические часы: Джим Бриджер сообщил, что сиу, черноногие и чейены объединяются на тропе войны, и было принято решение пробиваться вперед, невзирая на опасность. Затем последовал долгий переход по долине Суитуотер, и наконец наступил великий день 8 августа, когда экспедиция оседлала Южный перевал, составляя карты, схемы и обширные записи с целью зафиксировать дорогу для будущих переселенцев в Орегон.

Джесси спросила мужа, не возражает ли он, если она прочитает его дневник. Она была восхищена его поэтическим воображением и вскоре заметила, что дневник состоит из блестящих фрагментов. Лейтенант Фремонт точно и красочно описывал то, что видел, но не имел стройного плана, который позволил бы ему соединить все части в цельную картину. Его дневник походил во многом на сырой материал, опубликованный Льюисом и Кларком, Кассом и Скулкрафтом. В таком виде его прочитают ученые, исследователи и студенты, но не широкая публика. Для того чтобы отчет лейтенанта Фремонта оказал добрую услугу переселению на Запад, он должен быть более популярным для чтения документом по сравнению с его предшественниками, включить все точные описания и стать литературным произведением.

Она понимала, что должна проявить максимум такта, отыскать тонкий способ, чтобы привести его к выводу о том, каким должен быть его отчет конгрессу. Когда Джесси полностью оправилась после родов, она показала ему свою работу по истории исследований и, объясняя смысл этой работы, сумела убедительно изложить свою точку зрения, почему прежние описания экспедиций не стали достоянием широкой публики.

Джон, казалось, проявил интерес, но не выразил желания привлечь ее к работе. Она установила для него пюпитр в их гостиной, разложила ручки, карандаши и пачку бумаги, обеспечила тишину и покой. Джесси поцеловала мужа, сказав:

— Удачи, дорогой, уверена, что у тебя получится хороший доклад, — и закрыла за собой дверь.

Во время обеда она увидела, что он расстроен — не смог написать ни слова. Джесси успокоила его, сказав, что первая страница всегда труднее дается, чем остальные девяносто девять, что после начала рассказ пойдет гораздо быстрее. В конце второго дня она обнаружила в своей гостиной кучу мятой бумаги, пюпитр, испачканный чернилами, а мужа — в таком плохом настроении, что не смогла поговорить с ним. Когда она на третий день тихо постучала в дверь, чтобы пригласить мужа к обеду, то увидела, что у него идет носом кровь. Она заставила его лечь на пол, вытерла его лицо и положила на лоб полотенце, смоченное холодной водой.

— Не могу понять, Джесси, — сетовал он, — когда я рассказываю тебе о том, что происходило во время похода, это стимулирует и возбуждает меня, слова текут сами собой, и в моей голове возникают живые картины. Но как только я сажусь писать, слова становятся холодными, мертвыми.

На какой-то момент Джесси запаниковала и спросила себя: «Что я сделала? Не оказала ли слишком большого давления, не выставила ли доклад в таком свете, что он не может больше над ним работать?»

Паника прошла. Она спокойно сказала мужу, удерживая рукой холодное полотенце на его лице:

— Возможно, тебя отвлекает сам механизм письма. Возможно, твой мозг работает быстрее твоих пальцев, которые не успевают записывать твои мысли.

— Нет, думаю, что так действует на меня твое присутствие, Джесси. Ты стимулируешь меня, и я могу быстро думать и рассказывать, все словно оживает.

В горле ощущалось биение пульса, когда она спросила:

— В таком случае, мой дорогой, могу ли я служить твоим секретарем? Ты будешь мне рассказывать, как делал раньше, а я буду записывать твои рассказы.

Она чувствовала себя неловко, делая такое предложение, даже дрожала, боясь, что он примет его за ее желание вмешаться, за попытку обрести голос и значение, используя в этих целях сотрудничество с ним. Он вскочил, обнял ее обеими руками и закружил в танце.

— Джесси, моя любовь, я сижу как проклятый уже три дня в ожидании, когда ты предложишь свои услуги. Черт возьми, мне было одиноко здесь, ты обеспечила такой покой, что я почувствовал себя отшельником.

В новогодний день 1843 года, ровно через год после посещения ими приема у президента Тайлера, Джесси села за пюпитр в своей гостиной, а Джон возбужденно ходил за ее спиной. Отец противился ее работе так быстро после родов.

— Но пока я чувствую себя совсем хорошо. Этот доклад конгрессу так же важен для тебя, как и для Джона. Чем лучше мы его сделаем, тем больше амуниции ты получишь.

— Это совершенно верно, — согласился он без улыбки, — если этот доклад получится хорошим, то можно получить разрешение на вторую экспедицию, на этот раз в Калифорнию. Но только, я понимаю, тебе потребуется еще месяц или два…