- Анну тронешь – руки оторву, не про тебя она. А про «нет добычи» ты другому кому расскажи. А мне-то доверять можешь, или все еще будешь говорить, что в Гиблых Топях не был? И даром весь отряд головы сложил, ничего не найдя? Ах, да, ты ж без отряда, как былинный богатырь – дед хитренько усмехнулся – Не глупи, Конь, подумай лучше!

- Ну, был я, был в топях, что дальше? Нашел, кой чего, но немного.

- Ну, смотри, и думай хорошо. О тебе забочусь. Так ты, значит, не из Лансовой банды? Плохо, долго мне долг с него ждать… А видел, может, чего интересного, в топях-то?

- Болота и есть болота, дед. Развалины видел, но там до меня, похоже что, побывали.

- Аааа – разочаровано протянул Том – Так вы, небось, до сторожевых постов добрались только?

- Не знаю, до куда, и я там один был, Том, надоел уже! А что это было – развалины деревни, может быть. Добычи нет – потому что на своих двоих унесешь немного, да и пошевеливаться надо было.

- Деревня? Это ты про Россоху? Ну, там остовы от домов только остались, а посреди – часовня недостроенная?

- Часовни не видел, все в тумане было. Видел дома каменные, много, некоторые обвалились, но есть и целые. Дерево там еще было, живое. Интересно, Том – я оглянулся на старика, он внимательно меня слушал, поглаживая окладистую бороду – Все засохшее вокруг, а дерево живое, и полянка при нем.

- Так, так, так – дед заметно напрягся – Дерево? Какое?

- Да откуда я знаю…

Я, так то, знаю, но лучше помалкивать. Мудрость предков такова:

Кто молчать не умеет,

тот лишние речи

заводит нередко;

быстрый язык

накличет беду,

коль его не сдержать.*

А я уже и так проболтался.

- А не было ли возле того дерева каменной чаши? – как бы невзначай поинтересовался Том – Такая, без украшений, серая, голубая, может, желтая?

- Да была, вроде, белая, с черными прожилками. Не было в ней золота, и вообще ничего ценного не было, вода одна…

- Ты пил ее? – голос у деда срывался – Пил? Сколько капель? Две? Пять?

И чего он так разволновался? Ну, накапало с ветвей, ну и что?

Я вспомнил, как у меня от этой воды живот раздулся, словно мех с брагой, и потом противно булькал. Но по нужде, что странно, все же не гоняло. Вот ведь очередная загадка мироздания: почему пиво в харчевне после третьей пинты уже наружу просится, а дождевая вода в болоте – нет?

- Не знаю, сколько это в каплях, дед – я снова помешал варево – Но если считать в ведрах, то будет, примерно, половина.

Сзади раздался треск, и странный звук, вроде как мешок с овсом на пол бросили.

Я обернулся: дед сидел на полу, сжимая в кулаке пучок волосьев, выдранный из своей, прежде, нежно лелеемой бороды, и беззвучно разевал рот, не в силах сказать ни слова.

Я бросил черпак в котел, подошел к впечатлительному старику, поднял его, и усадил на лавку. Отобрал надранную им с себя же паклю, метнулся к котлу и обмакнул ее в клей – негоже достойному мужу ходить с прорехой в бороде, надо поправить, а то урон мужественности какой: борода-то она, суть, мужа украшение, мудрости житейской свидетельство. Подбородок у Тома трясся, и ровно приложить волосы не получилось, налипло спереди. Ай, сам потом поправит, как ему нравится…

Том постепенно пришел в себя – уж не падучая ли у него? Или, может быть, болен чем? Я же вернулся к котлу – кипит ведь, догляд нужен.

- Ттты… Пил…

- Ну да, Том, своя-то водица у меня кончилась, а этой еще и вымыться хватило, и рубаху простирнуть…

Послышался глухой хрип.

Я снова оглянулся, и не зря: одной рукой Том держался за сердце, вторая шарила возле попорченной бороды. Она и так пребывала в беспорядке: с подбородка по бокам свисали две длинные пряди, как у бывалого скальда, а третья, которую я так неловко подклеил, воинственно торчала вперед. Нет, он не успокоится, пока все не выщиплет, и меня же потом винить будет. Чтобы чем-то занять стариковы ручищи, я сунул ему перемазанный в клею черпак, и он вцепился в него, как утопающий хватает протянутое ему добрым другом весло – мертвою хваткой.

- Мыыыылся??? – проскрипел Том, неожиданно истончившимся от пережитого голосом – Вооодааа…

- А, ты пить захотел? Сейчас, я мигом…

Нет, дед точно чем-то болен. И бредит. Но странно, хворей в нем я не чувствовал. Наверное, надышался паров. Да, точно! Душно тут, слишком. Вернусь – проветрим.

За питьем для деда ходил долго: пока нашел ведерко, пока бегал к колодцу… Пока Анну встретил, поцеловал…

Эх, надо было старика-то на воздух вытащить, а то, как бы он там не задохся. Вот ведь, Сварти, ну когда ж ты повзрослеешь – клял я себя – Вечно у тебя ноги вперед головы думают!

Подбегаю к сараю и вижу интересную картину: дед на воздух выбрался самостоятельно, и теперь со страшным рыком машет моим черпаком. Вверх-вниз, вверх-вниз, вправо-влево. И ловко у него получается - аж воздух гудит, разрезаемый могучими взмахами. Я даже залюбовался лихой дедовой сноровкой – словно ярый духом берсерк в гуще врагов сокрушает неприятеля. Вот ведь, седина в бороду, а воинских упражнений ни на минуту не оставляет, лишь выдалось свободное мгновенье – он и упражняется!

Уважаю. Позор младым, кто ленится, почет и слава таким вот старикам…

Или… А может это ритуал такой? И поражает дед невидимых бесов священным ясенем? Надо бы понаблюдать, запомнить. Глядишь, полезно окажется, в иной раз.

Понаблюдать за собой дед не дал: лишь узрев меня, старательно повторяющего за ним движения, в попытке понять их скрытый смысл, он взревел медведем, и бросился ко мне, вздымая над головой грозный свой черпак.

Все-таки надышался, подумал я, и окатил его из ведра.

Глава 16.

Нехорошо получилось, неловко.

Дед-то черпак бросить пытался, что к ладоням его приклеился, и думал, что я его передразниваю – а оно вона как! Обиделся теперь, но моя-то в чем вина?

Это мне все Анна рассказала, когда вечером на сеновале меня навестила. И тоже, с претензиями.

- Ну что, Сварти – говорит мне медовым своим голосом – Так и будешь лежать?

- Ага – отвечаю ей – Мне дед, если тебя трону, руки оторвать обещал, так что, сама раздевайся.

… - А расскажи немного о себе? Вот почему ты, к примеру, из дому ушел?

- Долгая история… Не останавливайся…

- Нууу – улыбается она – Мы ведь не торопимся? Дед успокоительное принял, и спит, давай, рассказывай... Ох, аккуратнее…

- Уговорила. Если вкратце – встретились однажды парень-не-промах, и девочка-хоть-куда…

- Странные у вас на севере имена. Хоть-куда? Ах… Аааа…

- Хоть-когда. И хоть-кому. И так случилось, что поймал нас за разговором о цветах и пчелках и о женской красоте ее отец…

Какая любопытная, однако, дева оказалась. Хотя, чего уж греха таить, не дева, и не я стал тому причиной (до меня кто-то постарался). Я уж подумал, что история повторяется, но, по здравому размышлению, решил – не бывать тому. В Лаксдальборге я был на виду у семьи и соседей – это одно дело, а в чужой деревне – совсем другое. Да и мудрости житейской у меня ныне прибыло – хоть и на грош, зато вся моя, не попадусь больше в подобный силок!

Угомонилась девушка уже глубоко за полночь, изрядно удивив меня пылом, темпераментом и неуемным своим любопытством, и покинула, оставшись довольной. Я же, почесывая искусанные плечи и поеживаясь исцарапанной спиной, никак не мог уснуть, и не усталость от утех любовных была тому причиной.

Совесть проснулась, что со мной бывает не так уж и часто.

Обычно-то она в глубокой спячке, но вот отмякла, проклятая. Угрызать пытается, но за неимением зубов лишь неприятно посасывает.