Из дальнейшего рассказа словоохотливой женщины Альбино узнал немало нового о семействе своего собрата в монашестве. Оказывается, у Гауденция была ещё и сестра. Ее чрезвычайно удачное замужество и трое внуков, которых она подарила матери, помогли монне Анне смириться с набожностью старшего сына и его желанием уйти от мира и с беспутством младшего. Внуки оказались подлинной страстью монны Фантони: Луиджи и Ренцо были самыми прекрасными детьми на свете, а краше внучки Лучии были только ангелы в раю.

-А Франческо и в детстве был таким же, как сейчас? - сочувственно осведомился Альбино.

Какое там! Сколько помнила мать, всегда корпел над книгами и мог расплакаться над раненой пичугой, а как увлекался медициной, трудами историков, как легко сочинял стихи! Что до музыки, он, ещё не умея говорить, в колыбели уже мурлыкал тарантеллу! Разве юность его не была зарей восходящего светила? И что вышло, Господи?

-Если бы он всегда был распутником, я не отчаивалась бы, но его словно подменили... Вернувшись из Рима, стал сам не свой. Город развратил его, поработил похотям. А разве не мог он осуществить мои заветные сны? - старуха горестно покачала головой, - ах, есть сны, которые не должны сниться, если хочешь спать спокойно. Это слишком больно: уснуть в сказочном дворце с песнопениями ангелов, а пробудиться в лачуге...

-Но почему он так изменился?

Этого монна Анна не знала.

-Я много раз говорила себе, что что-то упустила в нём, но ума не приложу, где и когда. Это все Рим, он пробыл там год и вернулся другим человеком. Раньше был не менее набожен, чем Джильберто, а теперь от него, кроме распутных песенок да низких шуток, ничего не услышишь... Злые языки, которым столь приятно ранить и без того больное материнское сердце, уверяют, что он способен соблазнить любую! И не для себя! Сводничает, говорят, ради этих аристократов! Возможно ли? Разве сам он - дурной крови? Зачем он заискивает, унижая себя и свой род, перед этой титулованной чернью? Зачем разряжен, как девица на выданье? А те зовут его Грилло, Сверчком, и в грош не ставят!

...Альбино устроился у монны Фантони достаточно уютно. Скарб монаха был весьма скромным, распаковав вещи, он присел у окна и предался размышлениям, поймав себя на том, что то и дело возвращается мыслями к Франческо Фантони. Что могло ему понравиться в этом человеке, отягченном столь зримыми, бросающимися в глаза пороками? Тонкий ум? Явный талант лицедея? Умение видеть и понимать потаенное? Да, монна Анна была права: на этом искаженном развратом лице лежала печать больших дарований. Но как странен столь внезапный излом в таком духе! И что привело к нему? Что произошло в Риме?

Однако вскоре его мысли обратились к Элиджео Арминелли. Гауденций назвал его порядочным человеком. Если бы удалось пристроиться в библиотеку самого Пандольфо Петруччи, это, разумеется, придало бы его пребыванию в городе законный статус. Побывав у банкира и взяв десяток дукатов, Альбино к вечеру направился на главную площадь, рассчитывая увидеть того в доме Петруччи. На входе он, укутанный в длинный плащ, подвергся весьма пристрастному допросу, его ощупали и забрали кинжал, обещая вернуть на выходе, после чего он был препровожден в книгохранилище.

Альбино заметил, что его сопровождали до самых дверей и остались ожидать за ними.

Гауденций снабдил его рекомендательными письмами, и Альбино надеялся, что может рассчитывать на теплый прием. Однако его ожидания были обмануты. Элиджео Арминелли, бледный седой человек лет пятидесяти с подслеповатыми, как у крота, глазами, выслушал его и сухо ответил, что не понимает, почему через столько лет Джильберто Фантони вспомнил о нем, в то время как годами не давал о себе знать. Где вы с ним познакомились? Альбино торопливо ответил, что по поручению флорентинского архивариуса собирал по монастырям некоторые документы. Мессир Элиджео кивнул, едва выслушав. Было заметно, что он ничуть не рад видеть посланца старого друга и не собирается его протежировать. Так и оказалось. "Что до возможности быть принятым здесь на службу, сообщил книгохранитель гостю, то имеется только одна вакансия, однако она требует знания еврейского языка. Мессир Кьяндарони не силён в нем?"

В голосе Арминелли была явная насмешка. Расстроенный столь нерадушным приемом, Альбино ответил, что ему доводилось переписывать некоторые грамоты одного из сатрапов Ахеменидской империи, но на арамейском языке, наречия эти похожи, но собственно в еврейском он, увы, несведущ. Он вовремя прикусил себе язык, ибо едва не добавил, что в монастырском хранилище Сант`Антимо было несколько подобных рукописей. Ведь если он был там единожды - едва ли он мог это знать. Альбино поклонился на прощание и подумал, что у него уже стало на один шанс меньше. Оставалось только надеяться, что Камилло Тонди окажется чувствительнее к воспоминаниям юности, нежели мессир Элиджео.

Однако у самой двери его окликнули. Мессир Арминелли соизволил подойти к нему и протянул ему ветхий папирус, местами потемневший, но не обугленный, как подумалось Альбино, а скорее покрытый на сгибах чем-то вроде гнилостной плесени. Сохранность текста позволяла прочесть только несколько строк, Альбино перевел их для мессира Элиджео и снова заторопился к выходу: за окнами уже темнело, а ему не хотелось волновать монну Фантони поздним приходом.

-Да подождите вы, чёрт вас возьми! - теперь в голосе Арминелли промелькнуло раздражение. - Куда вы торопитесь? Не мог же я знать, что Джильберто пришлет мне знатока. Вы вполне годитесь. Завтра я сообщу дону Пандольфо, что нашел человека, сведущего в языках Палестины. Днем вы будете представлены ему и приняты на службу. Жду вас в полдень.

Альбино могло бы польстить, что его взяли на службу не на основании чужой рекомендации, а своих знаний, однако он вовсе не чувствовал себя польщенным. Мессир Арминелли ему не понравился. И вовсе не тем, что забыл ушедшего из мира друга, и не тем, что не пожелал помочь рекомендуемому им человеку. Причина была в другом: Элиджео Арминелли показался ему очерствевшим человеком с мертвыми глазами, а таких глаз Альбино боялся. Впрочем, ничем не выдав своих чувств, он снова склонился перед хранителем в вежливом поклоне и обещал прийти завтра в двенадцать часов.

Мессир Арминелли напоследок стал ещё любезнее: соблаговолил даже проводить его до выхода, сказав сопровождавшему их охраннику, что мессир Кьяндарони приглашен на завтра в дом и будет представлен мессиру Петруччи. На выходе Альбино вернули кинжал, и он окончательно откланялся.

На обратном пути, благо, Альбино проходил мимо палаццо Пикколомини, он спросил у привратника мессира Камилло Тонди. Его цель была проста - передать письмо Гауденция, по возможности расширить круг знакомых и узнать о положении дел в городе.

Оказалось, что хозяина палаццо, ординария сиенской епархии его высокопреосвященства Джованни Пикколомини, нет в городе, с ним уехала и вся охрана, и Альбино предложили поискать мессира Тонди самому - в правом крыле, в библиотеке. Если его там нет - он у себя в комнате на втором этаже, или, может быть, в саду. По сравнению с приемом в доме Петруччи, всё здесь казалось иным: у него не забирали оружия и не сопровождали в поисках. Тем не менее, друга Гауденция Альбино нашел сразу - тот был в библиотеке, богатейшей и великолепно расписанной. Камилло Тонди оказался невысоким полным человеком с жизнерадостной улыбкой на округлом лице с глазами-маслинами и длинным носом. Годы превратили его в монаха, выбрив на его темени округлую лысину-тонзуру, остатки волос, поредевших и седеющих, казалось, дымились вокруг головы. Тонди, в отличие от Арминелли, узнав, что Альбино привез ему известие от друга детства, встретил его с распростертыми объятьями.

-Боже мой! Мой друг Джильберто! Сант`Антимо, кто бы мог подумать! А ведь я полагал, что он будет если не папой, то кардиналом точно! Впрочем, - помрачнел толстяк, - сегодня монастырь - единственное безопасное место...

Альбино кивнул, но ответить не успел: из-за книжных полок вышел раскормленный чёрный кот. Тонди заулыбался, назвав кота Бариле, Бочонком. Альбино против воли улыбнулся: если кот Гауденция Пилигрим острой мордочкой, лукавыми глазами и худобой поразительно походил на хозяина, то библиотечный кот был копией самого Тонди - толстым, вальяжным, изнеженным. Гость вежливо спросил библиотекаря, что происходит в городе?