40

Давать показания, или "колоться", как говорят иногда оперативные работники, Мошнева начала, лишь когда убедилась, что внука нашли. Ей дали посмотреть на него через небольшое окошко: Роман сидел рядом с отцом и весело улыбался. Мошнева даже в лице изменилась и потом еле до стула дошла. Она никак не ожидала увидеть Романа, ведь, со слов шурина, тот должен был его так надежно упрятать, что никому не найти. Долго молчала, затем срывающимся голосом заявила, что расскажет все, только не при внуке: ему не надо об этом знать. Жихарев согласно кивнул: естественно, зачем же травмировать психику мальчика. Да-а, только что Мошнева и слушать его не хотела, все вопросы игнорировала. А как вела себя дома, когда приехали с постановлением прокурора на ее арест? "Надевать или не надевать наручники?" -- думала следователь, молодая женщина, не проработавшая в этой должности еще и года. Приказала сержанту надеть, но Мошнева так раскричалась, что весь дом подняла.

-- И не стыдно кандалы-то на старуху цеплять?! Боитесь, убегу? Да не бойтесь, никуда не денусь. -- Помолчав, сквозь зубы добавила: -- От себя все равно не убежишь.

Так и привезли ее в отдел милиции без наручников.

Первый допрос. В кабинете, кроме обвиняемой, -- Жихарев, Шилов и Никитин. Допрос ведет Жихарев, перед ним лежит уголовное дело. Мошнева сидит на стуле опустив голову. Посмотришь со стороны -- невольно проникнешься к ней жалостью: просто беспомощная и убитая горем сухонькая старушка.

Сергей старается не пропустить ни одного слова Жихарева и Мошневой. Да, у Жихарева можно многому поучиться. Никитину нравится, как он ведет допросы, как прост в общении: всегда собран, спокоен, вопросы конкретные и по существу. Как-то сказал ему об этом. Улыбнувшись, Жихарев покачал головой:

-- Внешне? Да, спокоен, но вообще-то страшно волнуюсь, боюсь сорваться или какой ляп допустить. А ведь сам знаешь -- нельзя, -- сказал и посмотрел на Сергея с хитринкой в глазах.

"И в самом деле, не все так просто, как порой кажется, -- думал Сергей. -- Взять хотя бы это уголовное дело. Мошнева только и талдычит: я старая, больная, не слышу, не вижу, буду жаловаться. Или вообще молчит..."

-- Вместо того, чтобы помочь нам, вы кричите, грозите, мешаете расследовать дело о гибели дочери, -- говорил Жихарев при осмотре квартиры. -- Почему так?

-- Ищите убийцу в другом месте...

-- В каком другом?

-- Отвечать не буду.

И так по каждому вопросу. Но наконец-то доказательства собраны, необходимые экспертизы проведены и найден основной свидетель -- внук. Вот почему, увидев его, Мошнева изменилась в лице и еле дошла до стула. Да, взгляд опустошенный, старческое сердце бьется часто-часто. Пока она собиралась с мыслями, Жихарев напомнил, что признание должно быть чистосердечным, а также в порядке информации сообщил, что топор, выброшенный ею в выгребную яму туалета, оттуда извлечен и отправлен на экспертизу. Результаты экспертизы поступят через день-два, и ее с ними обязательно ознакомят. Сообщил, в общем-то, авансом, но для Мошневой это очередной удар: значит, внук заговорил, а он догадывался... Ну и к чему темнить, если рухнула последняя надежда? И она призналась: да, убила дочь, которую безмерно любила, но была вынуждена это сделать в целях самообороны.

Хоть и не хотела, но стала рассказывать, что же произошло в тот зимний декабрьский вечер. А все было до банальности просто: дочь снова пришла с гулянки в подпитии и стала рассказывать матери, как "усладилась" с одним мужчиной. Знала, что матери ее слова что нож по сердцу, но продолжала накручивать. Роман был в другой комнате и слышал завязавшуюся перепалку, которая вскоре переросла в драку. Так уже было, но вроде обходилось, однако в этот раз Тамара побежала в ванную, где лежали топор и молоток. Схватив молоток, она нанесла матери удар по затылку -- по волосам и шее потекла кровь, и женщины сцепились. Откуда сила-то у Мошневой взялась, -- она повалила Тамару лицом вниз, вырвала у нее молоток и ударила несколько раз по голове...

Мошнева замолчала. Высохшие, обтянутые старческой желтой кожей, с прожилками вен руки спокойно лежали на коленях. "Эти руки, -- думал Сергей, -- вынянчили Тамару, и они же ее убили..."

Жихарев спросил Мошневу:

-- А что было дальше?

Бросив на него недоуменный взгляд, Мошнева тяжело вздохнула.

-- Вы убивали дочь, а она что, молчала или просила пощадить? -- упорно добивался ответа Жихарев.

Старуха пожала плечами.

-- Я будто отключилась, ничего не помню.

-- Так вы ее молотком или топором ? -- вновь спросил Жихарев. Он-то понимал, что Мошневой не хочется говорить всю правду и она явно темнит. Но сказать рано или поздно придется. "Тело дочери разрубалось топором, -- думал Жихарев. -- Вполне возможно, что он и есть орудие убийства. Но это надо еще подтвердить. Вот если будет найдена голова Тамары, это все упростит". -- Так я жду ответа, -- напомнил Жихарев.

-- Сказала же, что дальше ничего не помню. Меня всю трясло и колотило, а мозги будто отшибло. Я и сейчас не помню, был в руках топор или нет.

-- А вот внук говорил, что вы заставили его подольше погулять, а когда он вернулся, то мыли в коридоре полы, протирали обои и плитку в ванной комнате отчищали.

-- Может, и мыла, может, и отчищала...

-- А части тела потом не помните, куда отвезли?

-- У меня голова болит, позовите врача.

На этом первый допрос Мошневой закончился. Ее увели, и все разъехались кто куда: Жихарев в прокуратуру, Никитин в парк искать топор, а Шилов зашел к Сунцову с Романом. Он их отпустил, предупредив, чтобы пока из города не уезжали. Никитин забежал в кабинет позвонить Гале, но ее на работе не оказалось. "Позвоню, когда вернусь", -- подумал -- и поехал в парк.

... Под тяжестью предъявленных улик Мошнева все-таки созналась, что убила дочь топором, и указала место, где спрятала остальные части тела. Призналась также, что отчлененный торс намеренно бросила в канализационный колодец, так как знала, что бывший муж Тамары на работу ходит мимо этого места и в случае обнаружения останков дочери подозрение падет на него.

И так от допроса к допросу прояснялась картина совершившейся трагедии. Мошнева долго и настойчиво доказывала, что не хотела убивать, а только защищалась. Но, оценивая исследованные факты по делу, Жихарев пришел к выводу об умышленном убийстве. Это подтвердили и результаты экспертизы найденной головы. Нанося удары острием топора, Мошнева не могла не сознавать характера своих действий и не предвидеть наступления тяжких последствий. Из-за чего она это сделала? Почему так жестоко обошлась с дочерью? И на эти вопросы в ходе следствия был получен ответ. Мошнева не могла простить дочери того, что она гуляет, пьянствует и совершенно не занимается сыном.

Признание в убийстве дочери далось непросто не только Мошневой, но и Жихареву, однако в ходе допросов он сумел расположить к себе подследственную. В этот день она долго плакала, жаловалась на свою нелегкую судьбу. Жихарев не мешал ей выплакаться, даже вопросов пока не задавал, и она сама начала говорить.

-- Вы знаете, -- сказала, не поднимая глаз, -- в тот вечер я была в ярости, я просто обезумела! Как же так, думала, я ее растила, лелеяла, ничего для себя, а все ей, и вот благодарность: молотком по голове! За что? А сколько терпела? Сознаюсь, и раньше ей грозила, говорила -- порешу, но успокаивалась, приходила в себя: как же, мол, так, руку поднять на родную дочь? А тут мало что она надо мной вволю поизмывалась, так еще и молотком ... Вот тут, -- Мошнева ткнула пальцем себе в затылок, -- даже метка осталась. Тогда мы и сцепились... И откуда только сила взялась: вначале молотком, а потом и топором... Он под ванной лежал. Била в злобе, а когда в себя пришла, то было уже поздно. И поняла, какой грех на душу взяла... Вот так все произошло...