С появлением в палате Либкнехта майор оказался со всех сторон окружен людьми совершенно чуждыми, из иного мира. Он подумывал было, не попроситься ли ему в другую палату, чтобы не раздражаться постоянно. Но что-то удерживало его — возможно, мысли, которые возбуждали эти люди. Они были независимы, у них была особая воля к жизни, и они, кажется, считали себя нисколько не ниже тех, кто, в силу законов истории, поставлен над ними, правит ими, обязан держать их в подчинении.

Особенно вывел его из себя некий Крейпц из Штутгарта, который приехал сюда чуть не со специальным поручением от товарищей навестить Либкнехта. Этот был и вовсе увалень, нескладный, тяжеловесный, с огромными ручищами. Он ввалился в палату и бесцеремонно оглядел больных. Только когда взгляд его остановился на Либкнехте, лицо оживилось.

Он притащил с собой две тяжелые корзины со снедью. Либкнехт стал всячески отказываться и протестовать:

— Что вы еще вздумали… Какие там приношения, когда все сидят без еды!

Крейнц обращался с ним, как с ребенком, которого надо побаловать.

— Специально для вас. Со строгим наказом, чтобы съели все до последней крошки. Теперь вы наша надежда и гордость, и мы должны о вас заботиться.

Он ужасно басил, и ему трудно было переходить на шепот. Даже в его шепоте можно было разобрать половину слов.

Майор лежал весь напряженный, и, чем дольше затягивался визит, тем больше охватывала его враждебность. Пока возле Либкнехта сидел тот, профессорского вида, визитера еще можно было терпеть. Но тут тяжелый мужлан, не иначе как молотобоец, вел разговор на равных с человеком образованным. В этом была какая-то аномалия, нарушение тех основ неравенства, на которых только и зиждется социальный порядок.

А Либкнехт вспоминал прошлое, которое, видно, связывало обоих, редактора газеты, руководителей каких-то групп. Про письмо свое к ним вспомнил. Словом, у них оказался целый короб общих переживаний. И майор фон Пальм с брезгливостью думал, до каких низких ступеней может пасть интеллигентный человек, вообразивший себя слугой так называемой демократии, этих в общем примитивных существ.

Когда Крейнц ушел наконец, Либкнехт стал как-то без интереса ковыряться в пакетах, которые тот оставил.

— Ну уж тут столько, что если на всю нашу палату разделить, и то получится чуть не по пакету на каждого.

Все лежавшие проявили интерес к содержимому. Один только майор лежал окаменевший. Позже он процедил сквозь зубы:

— Вы бы лучше жене своей предложили, чем целый госпиталь одарять.

— Жене ее доля достанется… И еще одной замечательной женщине, которая сидит за решеткой.

Фон Пальм хотел было заметить, что замечательные женщины за решетками не сидят: наверно, какая-нибудь нарушительница законов, женщина легкого поведения… Но счел унизительным вступать в объяснения.

Он провел плохую ночь, размышляя о пакостных людях, наводняющих Германию.

На курорт Либкнехт так и не поехал, решительно отказался. Пробыв месяц с лишним в госпитале, он выписался и был оставлен на время в Берлине.

Рейхстаг как место полемики терял постепенно свое значение. Либкнехт посещал заседания декабрьской сессии с единственной целью — посылать запросы председателю, хотя бы в письменном виде.

Теперь он уже твердо знал, что слова его, непроизнесенные выступления, запросы, листовки, которые он составлял, не пропадают. Разговор с Крейнцем убедил его в этом особенно. Выступления и обращения Либкнехта делали свое дело, помогали сплочению левых сил. Вот почему, заняв депутатское место вновь, он стал еще энергичнее применять свою тактику.

Четырнадцатого декабря Либкнехт направил один за другим шесть запросов.

В первом требовал объяснений, почему Бетман-Гольвег не сообщил рейхстагу четвертого августа прямо, что Германия попрала бельгийский нейтралитет.

Во втором спрашивал, готово ли правительство предъявить народу документы, связанные с предысторией австрийского ультиматума и нарушения бельгийского нейтралитета; согласно ли оно на создание комиссии, которая выявила бы истинных виновников возникновения войны.

В третьем осведомлялся, известно ли правительству, что немецкий народ требует широкой гласности взамен тайной дипломатии.

В четвертом настаивал, чтобы немецкие власти уточнили свое отношение к попыткам посредничества нейтральных стран.

В пятом добивался, чтобы пущенное в обиход понятие «новой ориентации во внутренней политике» было уточнено.

Наконец, в шестом выяснял, известно ли властям, в какое тяжелое положение поставлен народ из-за войны, хищничества капиталистов и несостоятельности самоа власти.

На заседании одиннадцатого января он сделал два запроса.

Знает ли канцлер, каким страданиям подвергают армянское население турки, воюющие в союзе с Германией?

Речь шла о зверской резне, которую турецкие власти учинили над армянами.

В то же время он требовал, чтобы рейхстагу были представлены все материалы о положении жителей тех земель, которые захватила во время войны Германия.

Председатель рейхстага подкладывал в свою папку эти запросы, надеясь, что они будут в ней похоронены. А Либкнехт посылал их и посылал. Он включил их позже в свою книгу. Она называлась «Классовая борьба против войны».

Книга эта вышла нелегально в 1916 году, на втором году мировой войны.

Но перед ним стояла задача еще более важная — объединить революционные силы страны; воспользоваться тем, что он в Берлине, и созвать всех деятелей немецкого подполья, рассеянных по стране и остававшихся еще на свободе.

Где было собраться? На квартире у Либкнехтов но годилось — за нею продолжали следить. Квартира Франца Меринга тоже не подходила. Остановились на том, чтобы, встречая будто бы Новый год, собраться в адвокатской конторе на Шоссештрассе.

За полтора года войны она пришла в запустение. Прежде братья тщательно следили за ее внутренним видом. Теодору было не до того теперь. И все же оказаться после долгих мытарств вновь в этом милом сердцу помещении было приятно.

Уборщицу отпустили. Соня сама вместе с приятельницей пришла утром убрать комнаты. Накануне раздобыли кое-какую еду. Дело было, конечно, не в угощении, да и берлинцам приходилось затягивать пояса все туже. Под видом новогодней встречи можно было обсудить назревшие коренные вопросы подполья.

Роза Люксембург сумела переправить из тюрьмы свои тезисы. В них был определен характер мировой войны, устанавливалось, какое влияние она оказала на пролетариат и на официальную социал-демократию. II Интернационал объявлялся «взорванным», доказавшим полную свою неспособность и банкротство. Неизменной задачей пролетариата, и в мирное время и в периоды войн, провозглашалась борьба за социалистические идеалы. Сейчас основным лозунгом было «война войне». Важнейшая же задача состояла в том, чтобы сплотить пролетариат всех стран, сделав его главной силой в политической жизни мира.

Либкнехт много думал над тезисами и с основными формулировками Розы согласился. Было ясно, что сплочение левых сил совершенно необходимо.

Даже в самой франции социал-демократов прорвалось наружу недовольство политикой большинства. Тринадцатого декабря, когда вопрос о кредитах встал в рейхстаге в пятый раз, сорок четыре депутата на заседания фракции объявили, что будут голосовать против. С большим трудом шейдемановцам удалось часть из них уломать. Но двадцать человек остались верны своему решению — они проголосовали против военных кредитов. Такого еще не бывало.

Словом, все толкало левых к созданию самостоятельной независимой группы.

…Либкнехт расхаживал из комнаты в комнату, поджидая гостей. Тарелки, блюда, рюмки, взятые из хозяйства брата, были расставлены в строгом порядке. Вокруг стола, составленного из трех рабочих столов, хлопотала Соня.

Послышался первый звонок.

— Не ходи, Сонюшка, — сказал Карл. — Я открою.

— Нет, лучше я.

Со светской улыбкой Соня ввела в комнату женщину лет сорока с лишним, одетую скромно, но не без изящества, с подвитыми волосами.