— Кете? Какая вы сегодня нарядная! — сказал Либкнехт.

— Ну как же, праздник. — Она сощурила глаза и немного поджала губы. — О-о, тут все предусмотрено…

— Располагайтесь удобнее. Остальные, я думаю, но заставят себя ждать.

Кете Дункер относилась к той группе левых, которые с первых дней войны восстали против политики соглашательства. Вместе с Кларой Цеткин она участвовала в социалистической конференции в Берне. Она же приняла участие в создании журнала «Интернационал».

Один за другим приходили другие: Георг Шуман, Иоганн Книф, Берта Тальгеймер… Каждого человека Либкнехт мысленно относил к городу, который он представлял: Лейпциг, Штутгарт, Бремен, Брауншвейг…

Несомненно, движение расширилось, налицо сильная группа убежденных противников войны и капитализма, группа подлинных социалистов. И всего полнее представлен, конечно, Берлин.

Последним пришел Франц Меринг. Оглядев всех, он заметил вполголоса:

— Двух женщин не хватает, очень нам не хватает сегодня… Но будем считать, что они с нами.

— Тем более, что тезисы Розы явятся основным материалом, — добавил Либкнехт.

— Ты все-таки очень бледен, Карл, — сказал Меринг.

— А ты хотел бы, чтобы они излечили меня от всего? За такое короткое время? Я писал Кларе: хорошо бы я выглядел, если бы отправился долечиваться на курорт! Славную пищу дал бы противникам: Либкнехт, проводящий свои дни на курорте!

— Но врачи другого мнения.

— Врачи, Франц, живут вне политики, не как мы с тобой.

С первых минут Либкнехт оказался в центре внимания: его расспрашивали о настроениях в армии, вспоминали его отлично составленные листовки, говорили, сколько неприятностей он причиняет рейхстагу и его председателю.

— Выходит, так: вы их или они вас, — заметила Берта Тальгеймер, участница циммервальдской встречи.

— Тут сомнения не может быть, — решительно заявил бременец Иоганн Книф: — Конечно, Либкнехт их.

Соня незаметно исчезла. Минут за двадцать до ухода она увела его в коридор и печально сказала:

— Новый год врозь… Боже, как грустно!

Нелепость расставания вдруг дошла до него. Но он щепетильно подумал о правилах конспирации и нерешительно произнес:

— А может, все же останешься?

— Нет, нет…

— Ты могла бы побыть в соседней комнате, а в двенадцать сели бы все за стол.

— Нет, надо к детям, я обещала.

Нежно, с чувством вины перед нею он сжал ей руку.

В эти последние часы уходящего пятнадцатого года Карл не принадлежал ей. Но что сулит год наступающий? Какие новые бури? — спросила Соня себя. Новый год встретят врозь… Ей стало очень грустно.

…Либкнехт посмотрел на часы.

— Времени в нашем распоряжении достаточно. Интересно, успеем ли мы заложить основы единства еще в этом году?

Расселись за длинным столом, придвинули к себе тарелки и даже салат разложили. Разговор начался со вступительного слова Либкнехта.

Они были очень разные, эти люди. Одни прибыла с убеждением, что берлинские левые недостаточно энергичны по отношению к соглашателям. Другие считали, что время для разрыва с ними еще не пришло.

В тезисах Люксембург многое было сказано достаточно определенно и резко. Важнейшей задачей международного социализма объявлялось обеспечение всеобщего мира. Для выполнения этой задачи необходима революционная воля пролетариата, его готовность бросить всю свою мощь на чашу весов. Необходим новый Интернационал, новый центр классовой организации пролетариата. Но в тезисах не было требования порвать с соглашателями и создать отдельную партию.

Иоганн Книф решительно возразил:

— Нечего больше церемониться с соглашателями. Чем скорее мы их отбросим, тем лучше.

— Погодите, товарищи, — сказала Кете Дункер, озабоченно тронув рукою лоб. — Сначала надо решить основной вопрос: парламентский путь борьбы или внепарламентский?

— Я думаю, это ясно, — ответил Меринг. — Как использовать парламент, об этом лучше всего говорят запросы и реплики Карла. Но ясно и то, что необходим второй путь: листовки наши, номер «Интернационала» убеждают в этом. Но выход их должен стать регулярным.

— Слишком многое вы в своих листовках смягчаете, товарищи, — возразил Книф. — Пора наконец решить, о кем рабочему классу по пути и кого он должен со своего пути сбросить.

— Для полного размежевания с правыми потребуется еще время, — заметил Меринг. — Наша группа для этого еще не созрела.

— А по-моему, размежеваться надо сейчас!

Вообще бременцы и гамбуржцы придерживались более радикальных взглядов и требовали решительных действий. Ио и они признавали, что в политическом воспитании масс листовки левой группы играют важную роль.

Лицо Либкнехта выражало крайнее напряжение, оно стало еще бледнее. Не слишком ли велики разногласия? — с тревогой подумал он. Когда закладываются основы сильной и спаянной организации, надо выделить самое важное.

— Давайте еще раз прочитаем тезисы, — предложил он. — После нашего разговора легче будет кое-что в них уточнить.

Все придвинулись к нему теснее. Читал он негромко, почти без выражения, только выделял всякий раз смысловые опоры.

Некоторое время молчали. Салат, разложенный по тарелкам, так и лежал нетронутый. Кете Дункер спохватилась первая:

— Хороша маскировка, даже ничего не отведали!

Соня столько трудилась, а мы и внимания не обратили.

— А ее разве нет? — вспомнил Меринг.

— К детям ушла, — ответил коротко Карл. Занялись едой. Кете Дункер усиленно потчевала всех.

Постепенно у них отлегло от сердца. Как будто стало понятно, что именно сейчас, за этим столом, при всех разногласиях, которые — ничего не поделаешь — остаются, создается сплоченная революционная группа. Что война прекратится лишь после того, как оружие трудящихся будет повернуто против правительств, и что работу необходимо вести в нелегальных условиях, признавали ведь все.

Не все, впрочем, сознавали, чего в принятых тезисах нет.

То, что русские предлагали в Циммервальде, получило в программе созданной в ту ночь группы менее четкие определения. Требований гранитной сплоченности партии, которая одна только в силах была раздробить старое общество, и окончательного разрыва с центристами вроде Гаазе и Каутского в платформе новой группы но было.

Гамбуржцы и бременцы настаивали на более радикальных формулировках. Они оговорили свое право самостоятельных выступлений, однако к платформе присоединились. Так что единство, при всех несогласиях, было достигнуто. Едва ли не важнейшим его результатом было то, что решили издавать «политические письма». Была заложена основа революционной организации, противостоявшей соглашателям.

Из темноты ночи глядел уже новый, шестнадцатый год. Никто не мог бы сказать, каким он себя покажет. Одно лишь можно было предвидеть наверняка: он будет богат событиями.

Наступила такая минута, когда доброта и привязанность, идущие от самого сердца, овладели всеми: захотелось высказать товарищам по опасностям и испытаниям что-то хорошее.

— А знаете, Карл, — заметила Кете Дункер, и голос у нее потеплел, — что молодежь ловит каждое ваше слово? Вы стали для нее образцом и примером.

— Да? — усмехнулся он. — Лукавить не буду, мне приятно.

— В Лейпциге у нас тоже, — подтвердил Георг Шуман. — Картина примерно такая же. Вы для всех образец стойкости.

Либкнехт приподнял голову, как будто смотря вдаль, и, чувствуя неловкость от того, что оказался в центре внимания, постарался перевести разговор.

Контору покидали небольшими группами. В коридоре, надевая пальто, разговаривали вполголоса.

На улице было очень холодно. Длинный ряд фонарей уходил вдаль. Фыркая и чихая проносился автомобиль, с характерным цоканьем проезжал франтовской экипаж.

Карл стоял у полуоткрытой двери и смотрел вслед ушедшим. Потом вернулся в комнату и взглянул на массу тарелок, пустые блюдца, рюмки. Приняться за уборку?

Он прошел в комнату, где до войны принимал клиентов. Старый клеенчатый диван поблескивал в темноте. Растянуться на нем, накрывшись своим пальто, или вернуться к Соне?