Все продуманное ею в заточении ожило с новой силой. Свою полную драматизма речь она закончила с необыкновенным подъемом. Без сомнения, пришел тот самый час, во имя которого Роза боролась долгие годы.

Ночной поезд должен был доставить ее в Берлин. Ее уговаривали остаться, хотя все понимали, что место ее там, где происходят события решающей важности.

В поезде она с трудом нашла место. Все было переполнено — солдаты, простолюдины, женщины, — страна как будто сдвинулась с места, и дух беспокойства погнал людей в неведомые дали.

Но в одном купе потеснились, и Роза села. Не успела она прислониться к спинке сиденья, как силы покинули ее. Она свесила голову и задремала.

На следующий день в помещении, где обосновалась редакция новой газеты «Роте фане», встретились друзья, которых тюрьма и преследования разъединили на долгое время. В просторном, богато обставленном помещении все было непривычно. Всего лишь вчера им завладели спартаковцы, изгнав прежних хозяев — издателей буржуазной «Локальанцайгер». Теперь ходили из комнаты в комнату и не столько удивлялись — в Берлине много было для этого поводов, — сколько выражали удовлетворение. Крепкое рукопожатие или рука, положенная на плечо товарищу, радовали; но и теплый дружеский взгляд, улыбка — все прорывалось как бы мимоходом. До излияний ли было сейчас!

Но как было не заключить в объятия Розу, как было не сказать, подавив щемление в груди, что в общем-то ничего, она выглядит молодцом!

— Во всяком случае, силы у меня есть, в работу я уже включилась, — заявила она.

Говорить надо было о другом, но говорить деликатно! Готские решения, соединившие «Спартака» с независимыми, не помогли ему, хотя на это как раз рассчитывали Роза и Лео Иогихес. Легальность, за которую в пору преследований цеплялись, пришла сегодня сама собой, а груз гаазовцев, их двуличие и оглядка, тяжело висел на «Спартаке».

На другой день встреча соратников произошла уже в отеле «Эксцельсиор». Решили впредь называться не группой, а «Союзом Спартака»; избрали Центральный комитет; наметили ближайшие задачи и распределили между собой обязанности. Без каких-либо споров за Либкнехтом и Люксембург было закреплено руководство газетой.

«Роте фане» вышла вечером того дня, как в Берлине разыгрались события. Разъяснять смысл происшедшего, предостерегать трудящихся от обмана было сейчас самое важное.

Либкнехт доказывал товарищам, что мошенничество уже совершено — вчера в цирке Буша, и последствия его неисчислимы.

Лео Иогихес, тоже вернувшийся из тюрьмы, постукивал по столу карандашом и кивал, показывая свое согласие с Либкнехтом.

— Лицо новой власти ясно, — сказал он. — Это власть набирающей силы реакции.

— В Исполкоме позиции спартаковцев тоже слабы, — продолжал Либкнехт. — Надо через печать и сеть агитаторов упорно разъяснять суть положения, надо бросить в гущу рабочих все силы, использовать весь наш опыт.

— Он не так уж велик, увы, — вставил Иогихес.

— Лео, — сказал Карл, — о времени, которое «Спартак» упустил, говорить не будем. Говорить надо о том, что есть сегодня и что требует всеобъемлющей работы.

Иогихес кивнул — не энергично, словно бы из вежливости, а не от полного своего согласия.

На первом же заседании обнаружилось различие в оценке целей движения. Часть, в том числе Роза Люксембург, считала, что задачи «Союзу Спартака» диктует уровень политического сознания масс; то, что созрело в сознании, можно снимать, как готовую жатву; то же, что пока дозревает, снимать до срока, искусственно ускоряя процесс, нельзя. Либкнехт же был убежден, что ждать такой зрелости — значит плестись в хвосте масс: зрелость эту определяют разум передовых элементов и воля организаторов.

— А то ведь что получится: соотношение сил в Исполкоме мы примем за объективную картину состояния умов — так, что ли?

— Не совсем так, — сказала Роза. — Но успех шейдемановцев показывает невысокий уровень сознания масс.

— А если завтра по нашему призыву они выйдут на улицу, что вы тогда скажете?

Значит, Карл убежден, что лозунги «Спартака» так сильно проникли в толщу народа? Иогихес тревожно взглянул на Либкнехта: не ошибается ли он? Не переоценивает ли влияния «Союза Спартака»?

Многое было неясно, спорно и рискованно. Но роль новой газеты как органа революционной мысли ни у кого не вызывала возражений. Именно потому и решили, чтобы возглавили ее Карл и Роза.

«Роте фане» вышла девятого и десятого. Казалось, Директора «Локальанцайгера», напуганные революцией, предпочли не затевать спора из-за отнятого у них помещения.

Но это было не так. Правые силы очень быстро уловили характер эбертовского кабинета и поняли, что в ближайшее время можно будет на него опереться.

«Все, что высказывает Эберт в своих воззваниях… правильно и умно, — написала вскоре буржуазная «Берлинер тагеблат». — Политические вожаки, получившие… власть в свои руки, заслуживают благодарности даже инакомыслящих, величие их будет признано историей».

После того как собрание в цирке Буша вверило судьбу Советов элементам аморфным и правым, враги революции стали смелее.

Когда сотрудники «Роте фане» явились на третий день, чтобы готовить очередной номер, наборщики «Локальанцайгера» накинулись на них с кулаками: их руками владельцы выполнили то, что было нужно им. И «Роте фане» перестала выходить.

Спартаковцы обратились в Исполком. Постановление Исполкома было направлено Эберту, и тот дал указание — словечко стало входить в обиход — освободить опять типографию для спартаковцев. Но указание было недостаточно категоричным, и газета не выходила. Только через неделю, связавшись с другой типографией, начали печатать ее вновь.

Тем временем малоприметный Отто Вельс вырос в фигуру крупного плана. Обосновавшись в комендатуре Берлина, он вкусил от власти, и плод ему понравился. Опустевшее учреждение с разбежавшимися сотрудниками начало обрастать добровольцами, новой охраной. Подбирали молодцов, верных Эберту. Каждому внушали, что важнейшей задачей комендантских частей является охрана нового порядка и борьба со смутьянами.

Охраняя порядок, они ворвались однажды в помещение «Роте фане» и стали бесчинствовать. Звонки сотрудников в комендатуру и протесты ни к чему не привели. Только насладившись этим маленьким опытом, Вельс отозвал своих людей из редакции.

В тот первый налет открылось любопытное обстоятельство: охранники не только вламывались в редакционные комнаты и рылись в столах — они кого-то искали. Имена разыскиваемых названы были не сразу. Оказалось, что это Карл Либкнехт и Роза Люксембург.

— А зачем они вам? — враждебно спросили сотрудники.

— Это уж дело наше…

Так с первых дней делам, продиктованным волей народа, стали противопоставляться акции, производимые по таинственным указаниям.

Спустя некоторое время в редакцию уже ворвались с прямой целью обыска: все до основания перерыли и раскидали. Но им нужны были, кроме того, Либкнехт и Люксембург — они этого не скрывали. Точно у них свои счеты с ними.

Когда Роза Люксембург пришла в редакцию, возбужденные товарищи рассказали о новом налете. В своей рабочей комнате она слушала их с улыбкой очень опытного человека.

— Лучше было бы вам и Карлу работать в другом помещении.

— Где это видано, друзья, чтобы газету делали издалека? И притом революция в самом начале, а мы станем бояться?!

Либкнехту, пришедшему позже, тоже все рассказали. Он выслушал без улыбки, скорее сосредоточенно.

— Наглеют с каждым днем. И какой-то источник питает их… Прятаться? Это исключено, Роза права. Надо, наоборот, доказать молодчикам, что мы нисколько их не страшимся.

Сотрудники не решились настаивать, хотя очень опасались за судьбу Карла и Розы.

— Словом, работать будем, как прежде. Ко многому еще придется привыкнуть, если Совет депутатов будет вести себя так же бесхарактерно.

Карл и Роза остались в комнатке, которую за короткое время полюбили. Они научились среди доносившегося через тонкую стену шума сосредоточиваться на своем, обсуждать план статей, подбирать лозунги, с которыми газета обратится завтра к читателям, думать о том, что ожидает их впереди.