«У меня самая странная вахине на острове», — подумал он, но эта мысль не вызвала в нем раздражения.

Было видно, что она привыкла требовать и отказывать, не дарить, а брать. Интересно, а какой бы она была с Атеа? Явно не такой, как с ним, Морисом Тайлем.

Он не понимал Моану. Она могла уйти в непонятное ему созерцание, унестись к тем пределам, куда Морису с его «европейским умом» не было доступа. Жила собственной жизнью, в которой ему — увы! — пока не находилось места.

— Ты самая жестокосердная девушка на свете! — с горечью заметил он, когда она закончила есть. — Ты могла бы хотя бы поговорить со мной.

Обратив к нему взор своих пронзительных темных глаз, Моана сказала:

— Я согласна принять твою веру и надеть крест. Твой Бог, наделивший белых людей такими богатствами и знаниями, должен обладать великим могуществом. Но сделаю это лишь после того, как мне удастся его испытать, точно так же, как стану твоей, когда смогу испытать тебя.

— Меня ты сумеешь испытать, а вот Господа — не получится. Он властен над нами всегда и во всем, — ответил Морис, после чего рассказал ей о том, что ему поручено отправиться на Хива-Оа.

— Я поеду с тобой! — немедленно заявила Моана.

— Нет. Война — не женское дело. Будет лучше, если ты подождешь меня здесь. Я постараюсь сдержать свое слово, тем более, что мое командование хочет того же, чего желаешь ты.

— А мой отец? Ты можешь обещать, что он останется жив?

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы Лоа не пострадал.

Морис настойчиво смотрел ей в глаза. Ему хотелось, чтобы благодарность и любовь этой девушки вспыхнули ярким пламенем, чтобы она забыла себя и свою гордость и думала только о нем.

Теплый ветер трепал подол платья Эмили, ее белокурые волосы поблескивали на солнце. Изрезанный берег уединенной бухточки казался неприветливым и диким, но море манило к себе сверкающей голубой бездной.

Они с Атеа задержались с отплытием: Эмили хотела приобрести и забрать на Хива-Оа как можно больше полезных и нужных вещей.

Все это время Рене уговаривал ее одуматься, но она его не слушала. И вот теперь он стоял у кромки воды, глядя, как Атеа переносит в лодку вещи. Рене ненавидел этого полинезийского Аполлона с железной волей и каменным сердцем.

Молодой вождь предлагал французу отправиться на Хива-Оа вместе с дочерью, но тот наотрез отказался. Если и он, и Эмили окажутся на уединенном острове, пути назад не будет. Рене решил, что должен остаться на Нуку-Хива и попытаться спасти дочь. Ему не удалось вызволить Эмили из плена безумия путем увещеваний, значит, надо вырвать ее из рук Атеа при помощи силы.

— Из-за тебя сразу два отца лишились своих дочерей, — сказал Рене на прощание, — и ты поплатишься за это.

Атеа ничего не ответил. Рене в отчаянии потянулся к Эмили, но она отстранилась. Глаза девушки были полны слез.

— Прости отец, — промолвила она и шагнула в лодку.

Эмили не могла отвести взгляда от игравшего волшебными красками заката. Она знала: полинезийцы считают, будто солнце ныряет за океан на западе и, пройдя под землей, возвращается на небеса на востоке.

Когда мир окутала тропическая тьма, девушке почудилось, будто она ослепла. Эмили ощущала себя ничтожной в этой безбрежной ночи, но ей казалось, будто Атеа мрак лишь придавал мужества.

Возможно, так было потому, что он верил не только в то, что можно увидеть своими глазами. А еще с ним были луна и звезды, по которым он прокладывал путь.

Эмили не помнила, сколько времени прошло, но однажды, проснувшись на рассвете, поняла, что сегодня окажется в своем новом доме.

Она подняла голову, а потом села в лодке. На горизонте голубела горная гряда Хива-Оа. Атеа по-прежнему бодро работал веслами. От райских кущ острова их отделяла гряда бушующего прибоя.

Когда они были почти у самого берега, их подхватила и понесла вперед могучая волна. Позади и впереди пенились острые гребни, но Атеа справился с прибоем.

Зато Эмили была мокрой с головы до ног. Поля ее шляпки уныло обвисли, а новые туфли грозили развалиться так же быстро, как и прежние.

Атеа выволок лодку на берег, подальше от волн. После чего гордо выпрямился и внимательно осмотрелся. Это была его родина, его остров, его маленькое королевство.

Воздух пах водорослями и морской водой, а океан срастался с небесной синью. По воде скользила солнечная дорожка, на берегу трепетали пальмы. Великое и необъятное, вечное и неизменное властвовали над природой и человеком.

Эмили запрещала себе думать о прошлом. Ее увлекла сюда сила, которой она не могла противиться. И неважно, была ли то сила любви или какая-то другая. Она должна была выстоять ради своего будущего.

На берег высыпали люди. Десятки темных глаз удивленно разглядывали Эмили. Многие узнали белую девушку, которая некоторое время жила на острове вместе со своим отцом, но сейчас никто не понимал, что она делает рядом с арики.

Вперед выступили два немолодых жреца в колышущихся над головами уборах из пышных перьев, накинутых на плечи плащах из луба и с длинными жезлами в руках.

— Вождь Атеа! Ты жив! Уцелевшие воины сказали, что ты попал в плен!

— Как видите, я на свободе.

— А твоя мана?

— Ничто не может пошатнуть ее или разрушить. Кто правил в мое отсутствие?

— Совет племени.

Атеа кивнул. Как ни была растеряна Эмили, она не могла отвести глаз от его гордого профиля с прямым носом, твердым подбородком и надменно сжатыми губами, от его мускулистого и вместе с тем изящного тела.

Кивнув на нее, Атеа произнес несколько слов, и Эмили увидела, как лица жрецов вытянулись. Один из них стиснул свой жезл, а другой что-то хрипло выкрикнул.

— Что ты им сказал? — в тревоге спросила Эмили.

— Что ты будешь моей женой.

— Они не примут меня!

— Это не им решать, — ответил Атеа и, взяв Эмили за руку, повел ее в глубь острова.

По пути к ним без конца присоединялись люди. Мужчины и женщины в набедренных повязках и юбках из тапы, украшениях из кораллов и ракушек с благоговением смотрели на вернувшегося вождя и с любопытством — на его странную спутницу.

Атеа ни на кого не обращал внимания. Он привел Эмили во «дворец», представлявший собой большую хижину с обширным двором, окруженным высокой изгородью, сооруженной из обломков кораллов.

Внутри все было таким же простым, как и в других полинезийских домах, если не считать большего количества циновок, примитивной бамбуковой мебели и посуды. Две стороны дома имели крышу и «жалюзи» из листьев кокосовой пальмы, две другие — из листьев пандануса.

Атеа с гордостью показал ей свое жилище, и Эмили сказала себе: «Пусть у него нет дорогих одежд, великолепного дворца, груды золота, зато он готов подарить мне нечто большее — красоту своей страны и силу своей любви».

Открыв сундучок, Эмили принялась доставать из него вещи. Ей хотелось показать Атеа, что она хочет и сможет здесь жить.

— К сожалению, я должен тебя оставить, — сказал он. — Мне необходимо собрать совет племени. Я должен поговорить со старейшинами и жрецами.

— Обо мне? — взволнованно произнесла Эмили.

Взгляд Атеа потеплел.

— Не только. Не думай об этом, все будет хорошо. Я пришлю к тебе двух девушек; они дочери жрецов и немного знают твой язык. Они побудут с тобой до вечера, помогут тебе нарядиться и выбрать украшения.

— Зачем?

— Потому что вечером состоится наша свадьба.

Вскоре к дому подошли две девушки, такие же красивые, как Моана, немного настороженные и все же довольно приветливые. Одну из них звали Тефана, а вторую Киа. У обеих были широко расставленные глаза, полные губы, золотистая кожа и крепкие груди.

Девушки принялись восхищаться светлыми волосами француженки и ахать над ее нарядом, говоря, что он совсем не подходит для свадьбы.

Эмили была готова уступить. Она подумала о том, что одетой, как полинезийка, ей будет проще сблизиться с подданными Атеа.