— Пожалуйста… — она погрозила пальцем. — Я все знаю!

— А! Со всезнающими не спорю!

— Вот видите, сами сознаетесь? Знаете, что мне ужасно хочется? — Нюрочка кокетливо склонила голову и заглянула снизу вверх в лицо гусара.

— Лишен этой чести…

— Женить вас!

Курденко высвободил руку и отступил на шаг от своей дамы.

— Не говорите таких страстей: к вечеру дело идет! — произнес он с притворным ужасом. — Кем же вы собрались осчастливить меня, осмелюсь узнать?

— А уж это выбирайте сами! — еще игривее ответила Нюрочка. — Я у вас посредницей буду!

— Интересует меня одна барышня… — медленно, как бы в раздумье, начал Курденко. — Да не пара она мне!

Глаза Нюрочки заблестели под опущенными ресницами.

— Кто она? — скромно поинтересовалась она.

— Фамилии пока не назову…

— Почему же вы думаете, что она не пара вам?

— Да, видите ли, грешен уж я очень, в ад прямо попаду, а она святая, в рай метит… нам и не по пути выходит!

— Ну а если она и в ад готова вместе с вами идти? — Нюрочка остановилась, выпрямилась и с такой выразительностью произнесла эти слова, что Курденко понял, что еще миг и он попадет в ад гораздо скорее, чем рассчитывает.

— Нет, я не тороплюсь! Пусть уж она одна туда отправляется! — насмешливо ответил он. — Человек я набожный, мне надо сперва отмолиться как следует в монастыре!

Стан Нюрочки принял обычное положение; она закусила губы.

Молча сделали они шагов двадцать и, выйдя на перекресток аллей, столкнулись с другой парой — Соней и Светицким.

И те и другие увидали неожиданную картину: на бабушкиной скамейке сидела Аня, а около нее на коленях стоял Шемякин и, обняв, целовал ее в шейку.

Услыхав голоса, Шемякин оглянулся, медленно поднялся с колен и сел около жены.

— Господа, я в этой ужасной сцене не виноват: я был только Адамом! — сказал он, обчищая, песок с колен. — Вы все видели, как она меня целовала?

Анечка всплеснула руками.

— Ты совсем бессовестный! — воскликнула она. — Господа, да ведь это же он меня целовал?!

Под начавшийся смех и шум Соня с улыбкой обратилась к насупившемуся Светицкому.

— Ничего не поделаешь… наша вакансия занята, Дмитрий Назарович!

Все веселой гурьбой направились к дому.

Нюрочка, чтобы наказать своего дерзкого кавалера, взяла под руку Соню и пошла рядом с ней и с Шемякиным.

Гусары несколько поотстали.

— Что, отче звонарь, мрачен? — спросил Курденко. — Иль не выгорело?

Светицкий молча кивнул головой.

— Эка, нашли чего печалиться! Хотите утешиться — подите скорей к этой, — он указал на Нюрочку. — Эта сейчас к вам на шею бросится!

— Не интересно! — пробурчал Светицкий.

На балконе встретило их еще новое лицо: Федор Андреевич Плетнев, невысокий ростом и необычайно застенчивый молодой человек, близкий сосед Степниной.

Редкий день проходил без того, чтобы он под каким-нибудь предлогом не заглянул в Рыбное и, конечно, застревал там на целый вечер. Говорил он мало и, когда приезжал, все время сидел около старушек, слушал их или играл с ними в карты.

Только темные глаза его, всегда искавшие Соню, и краска, вспыхивавшая на лице, когда она останавливалась вблизи его стула, выдавали истинную причину его визитов.

Говорить с Соней он почти не осмеливался, и виной тому была не только врожденная робость, но еще в большей степени недостаток, который необычайно волновал и мучил самолюбивого молодого человека: он заикался.

В Рыбном все до того привыкли к его посещениям, что, если он не приезжал в какой-нибудь из дней, все удивлялись и спрашивали друг друга, не случилось ли чего с Федором Андреевичем.

Только один человек не то что недолюбливал, а холодно и несколько пренебрежительно относился к всегда услужливому и благовоспитанному Федору Андреевичу — старая, крепкая, что дуб, нянька Ани и Сони, — Ненила. Так она, впрочем, относилась ко всей молодежи, начинавшей уже увиваться вокруг ее любимицы Сони.

Поздоровавшись с Плетневым, Соня бросилась к матери.

— Мамочка, милая, сыграй нам, мы танцевать хотим.

Серафима Семеновна встала и, подхваченная под руки дочерями, почти побежала с ними в дом.

Шемякин шел за ними.

— Аня… Соня… какие манеры… У меня волосы дыбом встают! — говорил он, подняв вверх плечи.

В старом зале с хорами раздались звуки вальса. Шемякин обхватил сзади жену за талию, и первая пара закружилась по паркету; второй пошли Светицкий с Соней, третьей — Курденко с Нюрочкой. Лакеи проворно зажигали свечи.

— Как вам ни неприятно танцевать со мной, а уж так и быть, удостойте! — сказал Курденко Нюрочке, звякнув шпорами и наклонив не то с повинной, не то с насмешкою голову.

— Противный… — томно произнесла та, с клонившись ему почти на самое плечо.

За вальсом последовал менуэт, после него Анечка затребовала гросфатер, и в этом важном дедовском танце смешил всех чопорностью и самыми неожиданными штуками Шемякин.

Только после ужина, около полуночи, стали разъезжаться гости из Рыбного.

Серафима Семеновна и Соня вышли провожать их на крыльцо.

Ночь была темная, безлунная; лакеи светили фонарями господам, сходившим с лестницы. У крыльца на дворе виднелись позванивавшие колокольцами и бубенцами два четверика и тройка; на левых конях первых сидели форейторы с длинными шестами в руках, на концах которых дымно пылали смоляные факелы.

Около тройки офицеров вертелся на сером коне поддужный гусар [11] тоже с факелом в руке. Гости расселись по своим экипажам, раздались прощальные возгласы, колокола дрогнули и пошли заливаться вперебой друг другу все дальше и дальше от дома; красный свет факелов замелькал сквозь навес ветвей на дороге-аллее и затем разом погас у поворота за сад.

Хозяева вернулись в дом; Соня простилась с матерью и побежала к себе, а Серафима Семеновна направилась зачем-то в зал и задумалась у клавикордов.

— Что, матушка, пригорюнилась? — спросила высокая, крепкая, с темным морщинистым лицом старуха, вошедшая вслед за ней и начавшая тушить свечи.

— А так, Ненилушка… — опомнившись, отозвалась Серафима Семеновна. — Жизнь-то, гляжу, наша очень уж скоро бежит… Давно ли я сама молода была и так же вот здесь плясала… И все прошло; далеко, далеко все где-то!…

— Так уж Богом устроено! — ответила Ненила. — Всякому овощу свое время, сказывает пословица.

— А и совсем осиротеем, должно быть, скоро: Сонюшка-то у нас, того и гляди, улетит, пожалуй! — вдруг сказала Серафима Семеновна.

Ненила опустила руку со щипцами для свечей и повернулась к барыне.

— Как это так улетит?

— А как Анечка: замуж выйдет.

— Молода еще! — буркнула Ненила. — Для нее здесь и женихов не выращено!

— Ну, не говори, есть и хорошие…

— Кто такие?

— Светицкий, Дмитрий Назарович…

Ненила неодобрительно мотнула головой.

— Федор Андреевич… этот, как муж, еще лучше будет!

— Ну уж и муж! — презрительно протянула Ненила. — Да его за одну ночь кошка съест!

Серафима Семеновна рассердилась.

— Какие ты глупости говоришь! Разве в росте дело? Он отличный человек…

— И поотличнее еще сыщется! С таким мужем нешто можно жить: он в год-то пять слов всего вымолвит — начнет говорить, а его сейчас и закупорит!

Серафима Семеновна махнула рукой и ушла в спальню.

Ненила, ворча, погасила последние свечи, и старый дом погрузился в темноту и безмолвие.

Совсем близко от Рыбного, всего верстах в двух от него, на том самом месте, где произошла когда-то битва с татарами, раскинулось по берегам реки Вожи привольное имение Пентаурова.

Барский дом стоял на высоком нагорном берегу ее и через огромный сад, спускавшийся до самой реки, глядел на заливные луга, беспредельною степью разлегшиеся по ту сторону.

Поодаль от усадьбы подымала над березовой рощей синие главы и золоченые кресты церковь; там, вокруг нее, спали, по преданию, воины, легшие за Русь в знаменитой битве.