Створки ловушки с шумом захлопнулись (и ЕЁ дьявольский смех – это именно шум захлопнувшейся дверцы!) - и я попал в Западню, из которой не было больше выхода. По крайней мере, для меня. Я был полностью побежден, раздавлен, как тот жалкий паучок в ванной. Раздавлен хладнокровно, расчетливо, и теперь я – лишь мокрое пятно, с судорожно сучащими тонкими ножками.

Не в силах пережить свой позор, а тем более слушать её дьявольский смех, я, шатаясь, поднялся и направился к двери.

- Куда ты, любимый, а-ха-ха-ха! Тебе нечего стыдиться! Я так давно мечтала поиграть в ЭТУ игру! Ты исполнил мою самую заветную, самую тайную фантазию! О, если бы я могла хоть раз испытать оргазм, я бы испытала его именно сейчас!

- Ты испытываешь его только тогда, когда вешаешь своих жертв на бельевой веревке?! – в порыве озарения прокричал я – и сам поразился, насколько глубоко я проник в тайну этой черной как сам ад души.

- Да, да, и ещё раз да! – заорала она хриплым, каркающим голосом. – И мне ещё много, много раз предстоит испытать это дьявольское наслаждение!

Я обернулся.

Она полулежала на кровати, полностью нагая. Всё лицо в кровоподтеках, губы разбиты, на шее и груди глубокие царапины, от левой ключицы до правой груди – глубокая рана от ножа – останется шрам, руки по-прежнему привязаны к спинке кровати.

Но она, казалось, совершенно не испытывала боли. Белесые глаза её хищно горели, розовым язычком она слизывала кровь с губ.

В голове мелькнула мысль: «Она ещё в моей власти! Руки её связаны. Я могу вернуться и доделать начатое!»

Но мысль, родившись в пустой от пережитого голове, не выдержав одиночества, тихо умерла. Где-то внутри я знал, что ТЕПЕРЬ, ПОСЛЕ ЭТОГО, я уже не смогу, не смогу-у-у-у-у! Как Леша в свое время. Не смогу, и все. Тот, кто изведал однажды запредельную сладость запретного плода, не сможет своей рукой срубить Древо, приносящее этот ядовитый плод!

- Ну что же ты медлишь, мой голубок? Что стоишь? Иди ко мне, иди! Ты ведь убедился, это безопасно и очень приятно! Я сделаю так, что ты будешь трепетать как птичка на небесах, я воплощу все твои самые сокровенные мечты!

Сердце мое вспыхнуло геенским огнем, меня потянуло к ней с неодолимой силой.

«Яд начал действовать. Я инфицирован. Моя смерть теперь неизбежна» - мелькнуло у меня в голове.

Я провел ножом по своей ладони и резкая боль отрезвила меня. Недолго думая, я натянул штаны и рубаху и позорно пустился в бегство. А вслед мне – победный беспощадный смех Дианы.

- Куда же ты, зайчишка-трусишка?! Так все хорошо начиналось! Ату его, ату, а-ха-ха-ха! Беги-беги, пока за тобой не погналось чудовище! Оно тебя больше никогда не оставит в покое! ТЕПЕРЬ Я ВСЕГДА БУДУ С ТОБОЙ!

Не знаю, как я очутился на улице. Я пересек детскую площадку и добежал до угла дома. Из порезанной руки хлестала кровь. Я остановился, чтобы перетянуть рану куском рубахи и – не смог не бросить взгляд на ЕЁ окно на девятом этаже.

ОНА была там. И как за такое короткое время она сумела освободиться от пут, учитывая, что нож я бросил у входной двери?

Я посмотрел на окно – и тут каким-то фантастическим образом словно кто-то нажал у меня в голове кнопочку «zoom», я отчетливо, словно находился от окна всего в паре-тройке шагов увидел ЕЁ – обнаженная, она сидела на подоконнике и призывно махала мне рукой.

И тогда я закричал и вонзил что было сил зубы в большой палец. Дикая боль, хруст, солоноватый вкус крови во рту. Я снова протрезвел и забежал за угол.

Через неделю я уже летел в самолете, но даже там, включив на полную мощность плеер, я не мог избавиться от леденящего душу сатанинского смеха чудовища в женском обличье, от мертвящего взгляда её белесых глаз.

Часть II. Петля.

Глава 5. На крючке.

1.

Три года прошли в какой-то дымке, как в тумане.

Я продал квартиру в Москве, переехал в отдаленный сибирский город. Направление на восток выбрал не случайно – хотелось, чтобы меня и ЕЁ разделяла как можно большее расстояние, желательно в тысячи километров.

Сначала вроде бы все пошло на лад. Меня приняли на работу в местный университет, я обзавелся семьей, у меня родился сын. Но словно какое-то проклятие преследовало меня по пятам.

С женой скоро все разладилось. У женщин очень развита интуиция, гораздо сильнее, чем у нас, мужчин. Наташа вскоре стала чувствовать, что я холоден с нею, что-то постоянно не договариваю.

Вдобавок ко всему меня постоянно мучили депрессии и ночные кошмары. В ночь с пятницы на субботу я почти не спал, орал, вновь и вновь переживая запредельный, мертвящий ужас.

То мне снилось, что я выпрыгиваю из балкона девятого этажа, но, не долетев до асфальта, останавливаюсь в полете, и меня словно какая-то сила тянет обратно, в черный зев ЕЁ квартиры. Я смотрел наверх и видел её склоненное чудовищное лицо, пустые бельма её глаз и осознавал, что эта сила – это её длинные живые змеи-волосы, опутывавшие меня с ног до головы в густой, удушающий кокон.

То – мертвецы, которых я видел в ЕЁ сети – живые скелеты, кожа да кости. Желтый пергамент кожи, впавшие глаза в черных кругах, желтые ломкие осколки зубов из ощеренных пастей, загребущие руки с длинными грязными нестриженными ногтями. Они приходили за мной и вели к НЕЙ – бледной и мертвой Королеве в венце из древнего, тусклого, мертвого золота, с глазами-бельмами и кишащим ковром змей на голове.

То на похоронах Леши я открывал гроб, а оттуда вылезали сотни жирных волосатых пауков и набрасывались на меня… Всех снов не перечесть.

С женой скоро расстались. Я оставил ей квартиру, сам стал снимать. Нигде долго не задерживался, стараясь менять место жительства каждые три-четыре месяца. Меня не оставляла мания преследования.

Очень скоро я понял, что работать не смогу. Часто, в университетской аудитории, я прямо на лекции замирал и подолгу не мог произнести ни слова. Читать не мог, писать – тем более – в глазах то и дел темнело, руки время от времени тряслись, как у алкоголика. Я ушел с работы и жил на те деньги, что ещё остались с продажи квартиры. Это позволяло мне худо-бедно сводить концы с концами.

В это время я полюбил молчание и одиночество. Когда становилось совсем невыносимо, я уходил в лес, на реку, в какое-нибудь глухое и безлюдное место и, убедившись, что никого нет, просто дико орал, бился головой о дерево. Но выбить мысли о НЕЙ, лютый ужас и одновременно противоестественную жажду вновь соединиться с НЕЙ – не мог.

В зеркале я видел её ЛИЦО – я перестал пользоваться зеркалами, оброс. Ходил как леший.

Все зеркала я занавешивал тканью, как и телевизоры и другие подобные вещи. Спал со включенным светом.

Чтобы окончательно не сойти с ума, пристрастился к охоте. Удивительное дело, как она пришлась мне по душе! Надо сказать, что на сборах, на военке, я неплохо стрелял. Но занявшись серьезно охотой, я с удивлением заметил, что стрелять стал идеально, без промаха. Какое-то звериное чутье проснулось во мне. Я мог подстрелить зайца на бегу или птицу, почти не целясь. Про себя я называл это «синдромом Вильгельма Телля», только в отличие от Телля, мне доставляло удовольствие не просто попадать в цель, а убивать. Сначала мои новые друзья – прозвавшие меня «Молчун», а потом «Дед» - за длинную с проседью бороду – оценили это. Но даже их повергло в ужас, когда я, ранив зайца, хладнокровно добил его прикладом, оставив от него только кровавую кашицу.

Я становился зверем, я сходил с ума.

На охоте я пристрастился к выпивке. Вскоре эта страсть так возобладала надо мною, что и охоту я забросил. Да и друзья стали бояться со мной ходить – мало ли, пальну ещё в них.

Тогда мне пришла в голову мысль – на оставшиеся ещё у меня деньги накупить выпивки, допиться до смерти и умереть. Такая смерть мне казалась лучше, чем повиснуть в петле. Почему-то просто застрелиться из охотничьего ружья мысль мне не приходила.