- У нас в окопах другое сказывали, - проговорил солдат, расстилая шинель и укладываясь на ней. - Ленин никакой не шахтер, а солдат. Мой земляк с ним в одном полку служил.

- Это побасенки, - сказал рабочий, - народу ведь если что полюбится, он про то и сказку сложит. Ленин не шахтер и не солдат... Ленин - отец всего трудового люда, сколько его ни есть на земле. Про Ленина я расскажу точную правду. Если не верите, могу документ предъявить. - Рабочий слегка выставил ногу в ботинке и приподнял штанину. - Во-он документ, погляди.

- В кандалах ходил? - с уважением спросил солдат.

- А ты как думал? - смеясь, ответил рабочий.

У меня захватило дыхание. Сон и усталость исчезли. Я даже привстал с колен матери и со страхом и жалостью стал рассматривать натертые на ногах темные круги - кольца, следы от кандалов.

Я с замиранием сердца слушал рабочего.

- ...Ну, а кто в царской тюрьме побывал, тот и про Ленина знает, потому что Ленин двадцать лет жизни провел в тюрьмах, ссылках и в изгнании. Не год, учтите, и не три, а двадцать лет. Ну так вот. Настоящая фамилия его не Ленин, а Ульянов. Ленин - партийное звание, как бы сказать - для секрета, чтобы царским ищейкам труднее было его найти. Родился Ленин на Волге, семья у них была образованная. Старший брат, Александр Ульянов, известный революционер, делал покушение убить царя, да сорвалось у них дело. Александр был повешен по приказу царя...

Рабочий обернулся в темную степь, к чему-то прислушиваясь. Невдалеке шуршала трава: кто-то шел к нам. Мы ждали, но никто не появлялся. Вдруг из мрака возник мальчик в длинных холстинных штанах, такой же рубашке навыпуск, нестриженый и худенький. Позади мальчика, положив ему руку на плечо, плелся слепой. Мы молчали. Слепой приблизился к костру, и я поразился: это был Бедняк из Васькиной сказки, тот самый, которого я видел последний раз на базаре. Он одряхлел и сделался слепым. Как и тогда, у него висела через плечо на бечевке бандура.

Стоя у костра, нищий нащупал слепыми руками струны бандуры и, глядя поверх костра в темную ночь, тронул зазвеневшие струны и проговорил негромко:

Гей, гей!

Прийшов Ленин до царя Миколы,

Прийшов до панив-богачей:

«Доколе будете землей володиты,

Доколе будете хлиб наш исты.

Доколе будете волю нашу ногами топтать?

Выходите, будемо биться не на жизнь, а на смерть!»

Все, кто сидел у костра, слушали нищего. Никто даже не шелохнулся. Только мальчик-поводырь спокойно, будто его ничто не касалось, присел у костра, сложил ноги калачиком, достал из кармана горсть крошек и, подвинувшись к огню, щепоткой выбирал их с ладони и ел.

А нищий пел, бряцая струнами старой бандуры:

...Собирае царь своих воевод:

«Гей вы, слуги мои вирни,

Паны вельможни, богачи заможни,

Сидайте на коней, мне, царю, допомогайте,

Бейте голодранцев-бедняков!

За холопа - крест,

За Ленина - медаль!»

Посидали на коней паны-богачи,

Поскакали на Ленина...

У костра было так тихо, что слышался шум пламени да потрескивание угольков.

...Кличе Ленин хлиборобив-беднякив,

Кличе шахтарив голодных,

Сам сел на коня, червоне знамя развернув.

«Гей, гей, - кличе Ленин,

Бийти ворогив-богачей,

Кровь их панську у поли с песком мишайте!..»

Перебирая струны, Бедняк пел о том, как съехались в поле буржуйские и рабочие полки и ударились грудь в грудь. Бились день, бились два - никто никого не мог одолеть. Позвал царь еще много богачей, привезли они с собой пушки, а у рабочих одни кирки. Тогда кликнул Ленин тех, которые в Сибирь сосланы, но у них руки были в кандалах. Кликнул он бедняков, что по тюрьмам сидели, но те ответили: «Крепки решетки, батько, нельзя их сломать». Бились рабочие с буржуями еще три дня. Уже много врагов лежало потоптанных конями, уже Ленин царю голову срубил, а буржуи все скакали и скакали отовсюду, окружали Ленина и его войско.

Слепой бандурист замолк, потом сильно ударил по струнам, зарокотали они, зазвенели грозно, и слепой запел:

Слухайте, бедняки голодни, шахтари замучени,

Вставайте и вы на помогу Ленину,

Бо тяжко ему биться за долю народную.

Сидайте на коней, берите зброю грозную,

Поспешайте туда, где бьется Ленин,

Бо уже тяжко ему биться.

Старик закончил песню, провел рукой по струнам и, мигая слепыми глазами, проговорил хрипло:

- Дай боже миру селяньскому, войску рабочему и вам всим, православным христианам, здравия на многие лита... - И слепой замолчал, ожидая подаяния.

Мать и женщина с ребенком всхлипывали, солдат в сердитой задумчивости глядел в огонь. Мать достала из-за пазухи царские три рубля, завернутые в платочек, и подала мальчику. Женщина, сморкаясь и вытирая глаза, развязала свой мешок и протянула мальчику два початка кукурузы.

- Спасибо, отец, - сказал рабочий, растроганно глядя на слепого, хорошую думу ты поешь. Садись погрейся.

- Нет, наш путь далекий.

- Куда ты же ночью пойдешь?

- У меня всегда ночь, - ответил нищий, и они пошли потихоньку впереди мальчик, за ним слепой. Никто ни слова не сказал, пока нищие не скрылись из виду.

- Видите, уже и народ понимает, что надо собираться на битву: думы складывает, - сказал наконец рабочий. - Не-ет, - угрожая кому-то, добавил он, - революция не кончилась, господа! Революция только начинается!

Костер догорал. Солдат сходил куда-то и принес охапку соломы и сухих веток. Огонь опять разгорелся, да так, что все отодвинулись. Искры метались над пламенем и оседали на нас. Тьма вокруг стала непроглядной.

Хотя и уютно было лежать на коленях у матери и усталость брала свое, не мог я забыть слепого. Куда же он пошел ночью? Солдат стал рассказывать про войну, про то, как наши не хотят воевать, кидают винтовки и братаются с германцами. Я слушал про все это, а перед глазами стоял слепой и то, про что он пел. Если бы Васька слыхал, он бы сказал мне: «Одевайся, скорей. Идем на помощь к Ленину!»

4

Занималась розовая заря, когда мать разбудила меня. У костра уже никого не было. Мы с матерью отряхнулись от пепла и пошли, оставив позади тлеющий беспламенными угольками костер.

Остановились мы на развилке дорог и задумались: куда идти? Может, там, впереди, никаких сел нету?

- Пойдем, сынок, отец там небось голодный сидит.

Низкое солнце светило в спину. Было зябко ступать по холодной, еще не согретой солнцем дорожной пыли.

Поспешая за матерью, я стал думать об отце. Вот он председатель, а никакой пользы с этого нет. Только и радости, что можно арестовать кого-нибудь, а поесть не достанешь. Если бы я стал председателем, я бы первым делом забрал у Цыбули всю колбасу... Скорее бы идти домой, там, наверно, уже дядя Сиротка с винтовками из Петрограда приехал, Васька ждет.