— Я перепугался, что он нас вычислит, братишка! — наконец заговорил Альберт, когда друзья спускались по лестнице.

— Тише, прошу тебя! У стен есть тоже уши! Нам ещё подругу спасать! Все разговоры оставим в уединении!

Комната-кабинет оказалась просторной. Альберт подошёл к запыленному столу, выдвинул ящик, проверяя слаженность петель. Из него друг достал маленькую чёрную брошюрку, на обложке которой белым мелом начерчена свастика фашистских крестов. С не меньшим интересом Максим всмотрелся в ту же книжечку, похожую на чей-то дневник. Прочитав его, ужаснулись последней цифре жертвенности — более 145 тысяч.

Мотивы!? Какие у зверя могут быть мотивы!? Он просто убивает только потому, что нравится убивать жертву и ликовать в момент истинной сладкой победы! Таковым зверем является фашизм! Лающие названия городов, лающие имена, лающее возвеличивание своего рода как «Помазанного рукой Господней»! Тьфу! Думать об этом тошно! Нет! Эти твари хуже зверя! Они — сучье отродье рода глистов! Пока не начнёшь зачистку, так и будут размножать гниль! Марина! Я иду за тобой! Мы вытащим тебя отсюда! Пора возвращаться домой, нежность моя! — уже лёжа на кровати, Максим не переставал думать о доме.

Глава 3 — Диверсанты.

Прошло четыре месяца с тех самых пор как Макс с Альбертом оказались в этом забытом Богом мире. Пришлось увидеть немало страданий заключенных, когда от тех в крематории даже робы не оставалось. Не выдержав душевной боли, друзья приехали обратно в штаб. Марина, слава Богу, пока жива, но её состояние хуже смерти. Одним словом — кожа да кости. Худенькие ручки и ножки её закрыты в мощных кандалах. Грудь пропала. Лицо стало осунувшимся и впалым. Роба была одета на теле, словно тряпка на колу. Голод. Он может многое, но в конечном итоге — смерть.

Всё о чём глаголют историки — полная чушь. Все даты, имена, названия — всё будет перепутано в учебниках новой России, а значит, люди сами сотрут эту память по собственной же глупости. Самое интересное, что никто этой потери не будет замечать. Девушки будут каждый раз спать с разными мужиками. Мужчины спиваться в ресторанах от безнадёжности. Упадёт число геноцида в стране ввиду роста абортов. Забудется простота жизни — для женщин домашний очаг, а для мужчин рождение детей. В двадцать первом веке будут править ложь, секс и деньги, но с этим ничего не поделать. Сплошная демократия с элементами фантомного капитализма.

Когда то и Макс гулял — пытался нагуляться на полную катушку, но на самом деле это всё самовнушение. Если ты нужен человеку — тот будет с тобой рядом и в лютую зиму, и в жаркое лето, и с зоны ждать с письмами в руках и в могилу за тобой бросится. Просто люди ищут часто там, где их абсолютно не ждут, и пытаются утешить себя мнимым счастьем, но, к сожалению, не стремятся к истинному счастью. Почему? Просто боятся чувства одиночества. От того и живут пословицей «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». Приходит старость. Ты приходишь к жизни с пониманием, что часто счастье сулит журавль, а не синица. Пока молоды, должны делать как можно меньше ошибок, чтобы чуть позже иметь наименьшую цену судьбы.

Максим с Альбертом только вошли в «номер», как в дверь кто-то постучался. Через секунду на пороге появилось знакомое лицо радиста. Его форма была мокрой в области груди. Из-под каски стекал крупными струйками пот. Лицо его налилось красным цветом. Зрачки глаз то сужались, то расширялись от пота. Чуть потянув паузу, парень скованно перешёл порог комнаты и степенно снял серого окраса медную каску.

— Хоть и начало зимы, а всё равно жарковато! Не так ли!? — завязал разговор с уставшим радистом Макс.

— Это точно! Что поделать!? Служить Великой Германии — это и тяжба и радость одновременно! Мы обязаны защищать свою землю и завоёвывать новые, чтобы наши дети и внуки никогда не страдали недостатком пищи, одежды и жилья!

— Поддерживаю мысль! — согласился Альберт.

— Вижу, у Вас ко мне какое-то дело или просьба имеется! Иначе Вы б так не запыхались!

— Так точно! Вы верно подметили, оберфюррер! Группенфюррер Бах-Залевски уже неделю пытается найти Вашу персону! Поторопитесь! Это какое-то важное поручение, о котором он не стал вдаваться в подробности!

— Хорошо! Мы сей же час выдвигаемся! Так ему и передай! — сказал Макс.

— Слушаюсь!

Радист вышел, притворил за собой деревянную дверь и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Через несколько минут Макс в сопровождении Альберта пошёл по тому же направлению, куда не так давно ушёл радист. Оказавшись у кабинета группенфюррера, солдат попросил товарища дождаться его в коридоре, сам же, с силой выдохнув, открыл дверь и вошёл внутрь.

Группенфюррер Эрик Бах-Залевски чинно сидел за своим широким столом, водил шариковой ручкой что-то по белому листу бумаги, время от времени отрывая задумчивый взгляд от стола. Его левая рука нервно постукивала пальцами по столу. Окончив писать файл, он небрежно бросил ручку на бумагу, повернулся, слегка испугался внезапного появления Макса и, тихо засмеявшись, отмахнулся рукой.

— Уф, это Вы, оберфюррер! Так незаметно вошли, что напугали! Вы-то мне как раз и нужны!

— Я Вас слушаю, группенфюррер! Выполню даже самое сложное задание! — сквозь притворную улыбку сказал Максим.

— Поручение у меня к Вам не очень сложное! Помните, при первой встрече, я поручил Вам допросить лазутчика!?Так вот время пришло! Сейчас Вы едите в Биркенау и допрашиваете его или её с полным пристрастием!

— Хоть я и приехал оттуда только что, но уговор есть уговор! Только, что будет с лазутчиком, когда допросим его? — поинтересовался солдат.

— Как что? Смерть!? Ничего личного!

— Ясно! Ну, тогда я пойду!?

— Идите, оберфюррер! Дела не ждут! — разрешил группенфюррер.

— До свидания!

— До новых встреч! — отдав папку с документами, группенфюррер пожал парню руку и отвернулся к окну, наблюдая за холодным зимним вечером.

Грузовик стоял сзади штаба, возле одной из вышек. Ребята присели внутрь кабины. Привычным движением друг включил зажигание, вырулил баранку руля на сто восемьдесят градусов, поставил в нейтральное положение коробку передач, рычаг передёрнул на первую скорость и надавил на педаль газа, нежно выжав сцепление. Задним ходом автомобиль выкатил во двор, развернулся в сторону ворот и покатил по разбитой дороге проч.

Лес прятал свои тайны за высокими соснами. Неизвестно, как Марина, умеющая лихо давать отпор самому сильному врагу — вдруг вот так сдалась без боя. Неизвестно, почему её сделали заключённой, а не подстилку для высшего чина. Неизвестно, выиграет ли план, который даёт шанс вернуться домой, или всех их шлёпнут фашисты в этом далёком от дома мире.

Небосклон нахмурился тучами на пролетающих мимо леса синиц. Сосны стояли, будто русская рота провожает взглядом матерей и отцов, понимая, что уже не будет им возвращения к родным берёзкам. Они провожали ребят в последний путь. Вороны, мрачно глядя вниз, выискивали подраненную наживу. Ветер-бродяга то гулял по салону автомобиля, то убегал куда-то через вентиляционные отверстия. Крупные хлопья снега периодически залепляли лобовое стекло.

Снова тоска навевала на очередные грустные и глупые мысли.

Эх, Маринка, куда нас с тобой занесло. Будь мы умнее, никогда не зашагали б по этому коридору. Хотя с другой стороны, не попади мы сюда, никогда б не оказалось возможности тет-а-тет познакомиться с прадедом Валерьяном Иосифовичем. Не попади мы сюда, не увидели б, в каком вандализме окажется мать Россия через каких-то непрошеных сто лет. Не попади мы сюда, никогда не узнали бы, сколько крови русской пролилось на этом малом клочке планеты.

Грузовик продолжал мчаться по пыльным рытвинам польских дорог, но через пять минут леса отступили, уступая место пустому вспаханному широкому полю. С правой стороны кабины приближалась полоса чугунных веток железной дороги, которая уходила в ворота города. Двухметровые бревенчатые стены почти закрывали крыши вышек. Биркенау.

Автомобиль въехал в ворота города с другой стороны. Альберт надавил на педаль тормоза возле одного из бараков и вынул ключ зажигания. «Фрицы» вышли из машины. Не успели ребята размять кости, как к ним подошло двое солдат и по направлению одного из них указали на оберфюррера, глубоко затягивающего дым крепкой немецкой сигареты.