Молодой вампир прикован цепью к кресту. Взошедшая луна тяжелым красноватым медяком висит над кладбищем. В её неверном свете морда старого упыря кажется не такой уж и мерзкой. Выставив перед собой указательный палец с чрезвычайно длинным тонким ногтем, он склоняется над связанным и одним точным, почти изящным движением делает круговой надрез по краю бороды. Препарируемый стонет сквозь стиснутые зубы, глаза его крепко зажмурены.

Упырь, любовно мурлыкая, переходит к затылку:

— Отвечая на твой вопрос: да, я был артистом — музыкантом и поэтом. И не постесняюсь этого выражения, гениальным артистом! Может быть, публика и не знала моего имени, но — клянусь своей могильной утробой! — они наслаждались моими творениями.

Связанный стонет всё сильнее и дёргает головой. Новоявленный анатом умиротворяюще тянет:

— Ну-ну… Послушай-ка хорошей поэзии — это тебя успокоит. Вот, к примеру, эта куртуазность в свое время имела большой успех.

Встретил вечером милашку,

Преподнёс вина баклажку,

А она мне от щедрот —

С червоточиною плод.

Молодой вампир, получив передышку, хрипит:

— Куртуазность?

Упырь, как истинный художник, любуется результатами своего труда — надрез ровной чёрной линией опоясывает голову. Чёрная кровь густо сочится из свежеразрезанной плоти.

— Красивое слово, правда? Мой перл. Надо бы ввести его в моду лет эдак через двести-триста. Наш век слишком груб для изысканной любви. Почитать ещё?

Поэтически настроенный анатом приступает к снятию кожи, оттягивая край на шее под бородой. Пациент взвывает — с вязким хлюпающим звуком обнажаются синеватые мышцы и тут же покрываются кровью, превращая лицо в жуткое чёрное месиво. Цепь, сковывающая тело вампира, звенит и натягивается, видно как некоторые звенья начинают расходится.

— Нет!.. — не сдерживается новичок.

— Ну и зря, — преувеличенно обиженным тоном. — Жизнь — это любовь, а что следует из любви? Болезнь. Из болезни — смерть. Из смерти — новая жизнь. Круг замкнулся. Увы, для всех, кроме нас, проклятых тварей.

Упырь удовлетворенно выпрямляется, поднимая к луне истекающую кровью кожаную маску. Связанный бессильно повисает на своих цепях. Глаза, оставшиеся без век, дико блестят на чёрном лице.

Над безлицым, лежащем на земле, склоняется его лицо. Оно приветливо улыбается ему, оскаливает зубы. Обезображенный вампир скалится в ответ.

— Жить не будешь, но и не умрешь, — глубокомысленным тоном комментирует замаскированный упырь, — сейчас бы чёрного порошка тебе.

Сдавленным голосом:

— Ты знал о порошке… Как?

— Не волнуйся, мой юный друг, и ты этому научишься. Напрягай слух.

Упырь посыпает лицо прооперированного чёрным порошком, сидя у него на груди. Лежащий вампир, не сдержав крика боли, рвется сбросить своего мучителя на землю. Но предусмотрительный экзекутор крепко держится за ближайший крест. От окровавленной головы поднимается дымок, плоть, оплавляясь, шипит.

Новичок всё ещё лежит на земле, глаза бездумно пялятся в небо, лицо уже не дымится и не кровоточит. Упырь, сидящий рядом в расслабленной позе, с наслаждением поглаживает свое новое лицо. Молодой вампир, как будто говоря сам с собой:

— Тебя обратила женщина…

— Ты уже делаешь успехи. Глядишь, ученик скоро превзойдет своего учителя.

Молодой поворачивает голову в сторону своего «учителя», влажные обнаженные глаза отвратительно выделяются на обуглившемся лице.

Упырь охотно развивает тему своего обращения:

— Да, меня обратила женщина, вампиресса. И не просто обратила, а спасла от мучительной медленной смерти в собственном дерьме. Воспаление мозга — паралич. Целый месяц я валялся, как бревно, на захолустном постоялом дворе, и моя вонь перебивала весь смрад этого затхлого места.

И вот одной волшебной ночью явилась она, моя богопротивная фея. Навалилась на меня своими синюшными телесами. И я восславил приближение смерти, и запечатлел благодарственный поцелуй на лысой макушке своей последней любовницы.

Она ответила мне взаимностью. Но недолго длилось наслаждение — очень скоро меня охватила неимоверная боль, пожиравшая мои члены, словно адское пламя, уготованное мне нашей пресвятой церковью. Не имея возможности двигаться, я лишь выл и стонал в бесконечной агонии. И она, мой кровожадный ангел, снизошла ко мне, подарив мне каплю своей губительной крови. И растворилась во тьме. Не знаю её дальнейшей судьбы, ну а моя — тебе известна.

Пафос его речи необычайным образом контрастирует с его карикатурно уродливой фигурой. Молодой вампир, ещё не оправившийся от экзекуции, лишь слабо кхекает в ответ.

— Благодарю, мой друг. Твое мнение бесценно. А теперь о тебе. Что ты намерен делать в случае, если наша авантюра пройдет гладко?

Собеседник, не отвечая, устремляет глаза в небо.

— Ты пытаешься что-то скрыть от меня, — упырь нависает над ним, ловя его взгляд, — Ах, это…

Разочарованно усаживается на место:

— Увы! Этот путь не для меня, разве что я заскучаю по неконтролируемым испражнениям. А ты рискни — попробуй вернуться. Но не с этим лицом. Красноречием, как вижу, ты не наделен, так что молодецкий вид — твой единственный шанс на любовь юных дев.

— А ты всё о любви… — без особого выражения.

Упырь вдохновенно:

— Изо всех утех плотской жизни больше её мне не хватает разве что вкуса доброго вина. Существование упыря имеет свои преимущества, но… Вампирскую страсть питает чёрная кровь, такая же гибельная, как и наши ядовитые клыки. Человеческую страсть питает горячая плоть, слишком быстро, впрочем, сгорающая.

— Я не понял ни слова, — безразлично.

Старик издает нечто вроде ядовитого смешка:

— Что ж сам узнаешь, если до этого дойдет. А теперь пора раздеваться.

Голос Драгана: «Глядя сквозь глубину всех этих веков, я, наверное, уже не смогу хорошо передать того, как я отнёсся к старому циничному кровососу. Теперь бы я сказал, что он был слишком хорош для обоих миров. Тогда я думал только о себе. Я упустил его из вида, и больше никогда наши пути не пересеклись. Погиб ли он, существует ли до сих пор, я не знаю, да и не хочу знать».

***

Ночь тускнеет, предрассветные сумерки. Меж могил клубится синеватый туман. Из тумана вырисовываются три человеческих фигуры. Один грузный мужчина с ключами и слабым масляным фонарем и пара амбалов с лопатой и киркой — очевидно, кладбищенский сторож и могильщики. Сторож указывает могильщикам место:

— Принимайтесь!

Работники, размяв руки, начинают рыть:

— Холод собачий!

— А ты не стой без дела, вот и согреешься!

— Не по-христиански это — мертвецов-то тревожить…

— Тебе-то что?

— Надо бы рассказать святому отцу. Может, он колдун! Чернокнижник!

— Но-но! Ты работай давай!

— А пусть его рассказывает! Может, он и чернокнижник, но серебро у него настоящее. Нам больше достанется.

После непродолжительного молчания, заполненного кряхтением и звуками ударов инструмента о твёрдую землю, слышится осторожное бормотание:

— Ну… можно и потом рассказать, конечно…

Сторож примирительно:

— Вот-вот! Не дури, смотри…

Могильщики углубляются в работу.

Сторож заглядывает в разрытую могилу и, перекрестившись, уходит. Издалека доносится его голос:

— Господин! Всё готово! Извольте!

Звон монет.

В тенистой мгле, разреженной туманом, густым чёрным пятном разрастается фигура князя. Лёгкие шаги едва слышны в мёртвой кладбищенской тишине. Молодой вампир (без лица и без одежды), сидящий за массивным надгробием, напряженно поднимается на ноги и прижимается к серой плите. Его волнение выдает небольшая дрожь в плечах.

Князь всё ближе к засаде. Уже видно его серое бесстрастное лицо, правая рука покоится на мече. Молодой вампир лишь сильнее вжимается в тень. Князь проходит так близко от затаившегося, что становится заметен стеклянный блеск его бесцветных глаз. Как только тёмная фигура исчезает за надгробием, бывший раб бросается в атаку.

Однако жертва встречает нападающего лицом к лицу и обрушивает на него мощный удар серебряного меча. Молодой вампир успевает немного дёрнуться в сторону и получает глубокую рану у основания шеи. Не устояв, он падает. И тут же над кладбищем раздается пронзительный свист, и со всех сторон хаотичной толпой к месту стычки несутся безобразные упыри.