Бэби начала купаться.

Однажды она после такого купанья примчалась ко мне громадными прыжками, как бешеная завертелась, запрыгала и заплясала вокруг меня, по временам кидаясь на землю, но не издавая ни одного звука.

Внимательно вглядевшись в бедную медведицу, я понял причину ее волнения. На морде и голове ее была надета, вроде мешка, какая-то блестящая кожа. Это оказался громадный полип, пожелавший скушать мою слишком уж доверчивую Бэби.

Отверстие полипа было стянуто вокруг горла Бэби. Злополучная медведица вдруг лишилась возможности дышать и никак не могла понять, что именно ее душит. Не догадайся она прибежать ко мне, она скоро задохлась бы.

Я взял нож и разрезал опасный мешок пополам и освободил голову Бэби. Не успел я, как говорится, и глазом моргнуть, как мешок снова сросся и, в отместку мне за лишение его добычи, обтянул мою ногу, точно чулком, производя в ней нестерпимо давящее ощущение.

Новообразовавшийся живой чулок я разрезал уже на четыре части — и вот явилось четыре полипа! Поняв, что им, пожалуй, и несдобровать со мной, они поспешили убраться в воду.

Между тем, творческая сила земли начала свою деятельность и за пределами воды.

На склонах гор лежали массы гниющих остатков допотопной растительности и животных. Эти массы вдруг ожили. На месте этих остатков появились громадные, величиной с бочку, грибы со множеством наростов, ветвей и клубней. Я их попробовал: они были очень сочны и вкусны. Рядом с ними возникали зловонные заплесневелые растения с прямыми стекловидными стеблями и дрожащими красными шляпками. Вперемешку с ними красовался древовидный крапчатый папоротник. Рост их положительно можно было наблюдать, и в первое время своего появления они испускали целые облака плодотворной пыли.

Быстрый рост замечался и у последовавших за тем растений высшего порядка.

Канна индика вырастала на метр в час. Ее сладкий сок давал очень приятное питье. Орхидеи начинали цвести уже <через> десять часов после выхода их из земли. Здесь только я убедился, что ароновый цвет развивает в своих чашечках теплоту. Это единственный цветок, наглядно свидетельствующий, что и растения живут и чувствуют.

Необычайно быстрый рост новых растений объяснялся благоприятностью нескольких совместных условий: пропитанная кислотами земля, подогревающий снизу огонь, воздух, насыщенный аммониаком и теплыми парами, — все это, вместе взятое, способствовало крайнему, граничившему с чудовищностью, развитию растительности. В несколько недель создавалось то, что при обыкновенных климатических условиях производится лишь годами.

В этом же скрывается ключ к разгадке того странного обстоятельства, что допотопные люди жили по семи, восьми и даже девятисот лет. У них год состоял не из зимы, весны, лета и осени, как у нас. У них было вечное лето, а года определялись сбором плодов и злаков. Одна жатва или один сбор плодов представляли собою по году. В течение же астрономического года в то время производилось десять жатв. Следовательно, наш год равнялся десяти ихним.

В восточной Индии сейчас есть деревья, дающие плоды четыре раза в год, и ежегодно два раза поспевает рис. Только «святое хлебное дерево» переходит за границы календарного года: ему необходимо пятнадцать месяцев на образование плода из цветка и три месяца на созревание этого плода. Это то самое дерево, которое слыло в раю за древо познания добра и зла.

Я продолжал наблюдать изумительное творчество природы.

Через неделю возле озера и по склонам вулкана уже зеленела густая непроходимая чаща.

Постоянное освещение не давало растениям спать, что сильно ускоряло их рост.

Животных высшей организации пока еще не было. Один полип неограниченно царствовал в воде.

Тварь эта казалась невредимой и неистребимой. Большие рыбы хотя иногда и проглатывали полипа, но вскоре же целиком выбрасывали его вон. Ястребы тоже часто схватывали его и поспешно бросали назад в воду. Взаимно эти чудовища тоже никак не могли истребить друг друга.

Проснувшись однажды после довольно продолжительного сна, я был поражен новым видом озера.

Посредине его плыла длинной цепью флотилия тех удивительно красивых таинственных водяных животных, известных у моряков под названием морской акалефы.

Это животное очень напоминает мыльный пузырь: оно так же тонко, прозрачно и переливает всеми цветами радуги. Оно тихо движется по воде, окруженное длинными, тонкими и шелковистыми завитушками.

Этими-то прелестными завитушками оно и убивает.

Когда акалефа хочет ускорить свои движения, она наполняется воздухом и плывет в виде розоватого чепчика.

Все, до чего ни коснется это загадочное существо, обречено смерти. Обхватит ли оно своими тоненькими нитями даже большое животное, — последнее все равно забьется в смертельной агонии и потом умирает. Когда человек тронет его рукой, оно обожжет руку, как огнем, и вся кожа на ней покроется пузырями.

Рыбаки избегают его даже мертвого, и если оно случайно попадется в сеть вместе с рыбами, то последние все начинают «чихать».

Акалефы истребили полипов в течение суток.

С живым любопытством следил я за этой борьбой.

Как только акалефа касалась полипа, он тотчас же умирал. В один день все полипы превратились в жидкообразную массу — так называемую «пристелепскую материю», которая всасывалась листьями водяных растений.

Наконец-то это всепобеждающее чудовище нашло и себе достойного врага!

И вот пока владычицей озера сделалась акалефа.

Этот слизняк тоже очень враждебно относится ко всем остальным живым существам. При нем ничто не может жить. Где он появляется, там более мелкие рыбы умирают в громадном количестве.

Но вот однажды красивые, сверкающие всеми цветами разрушители сами лежали мертвыми на берегу. Ни одного пузыря не осталось в живых.

Что же их убило? — личинки крохотных насекомых, прозванных учеными «cuclicon pediculus». Они напали на блестящие пузыри и просверлили в них тысячи отверстий. Всех других животных сжигало одно прикосновение к акалефе, личинки же были так малы, что им она не могла причинить никакого вреда.

Через несколько часов тучи маленьких однодневных мух поднялись из озера, оставив на его поверхности желтые личинки, и притом в таком количестве, что вся вода казалась теперь желтой.

Это было первое крылатое насекомое, появившееся на Земле.

Творчество природы совершалось на моих глазах с поразительной быстротой.

Лягу спать, просплю несколько часов и, проснувшись, вижу перед собою все новые и новые формы животного или растительного царства.

Между растениями долгое время преобладали тайнобрачные: различного рода мхи величиной с кусты, студенистовидная, дрожащая морская трава, вздутые грибы, высокие крапчатые папоротники; между ними роскошно окрашенные растительные паразиты, для которых окружающие условия были особенно благоприятны.

Были и орхидеи и кальцеолярии с цветами в форме бабочек и жуков. Исполинская вафлезия, вполовину гриб, вполовину цветок, окружностью почти в метр, вдруг выскакивала из-под земли, не предпосылая ни ростков, ни листиков.

Одновременно с тем появились на краях озера травы. И что за роскошные травы: в один день они достигали высоты роста человека, а на другой день уже колосились. Осока, переплетаясь с вьющимися растениями в одну сеть, представляла непроходимые чащи.

Там, где почва уже успела высохнуть, образовались сводчатые трещины и расщелины, как бы предупреждая о скором возникновении из них какого-нибудь царя растений. Быть может, появится юкка, а пожалуй, даже и сама исполинская в самом зародыше кокосовая пальма.

Не отстает от растительного и царство животное. Горячее болото производило все новые и новые виды: червяки с красной кровью, жаждущие другой крови, пиявки, трубковидные голотурны, трепанги, употребляющиеся китайцами в еду, звездовидные слизняки, медузы и пр. Между ними вдруг появился рак. Он одной ступенью выше перечисленных водяных жителей и потому отваживается выходить на сушу.

Рождение этих более совершенных видов уже более не происходит явно. Дно озера совсем скрыто от глаз наблюдателя. Там, где кончается стена осоки, бамбукового и сахарного тростника, закрывают поверхность воды широкие листья нимф и кувшинчиков, а за ними тянется желтовато-красный ковер из цветов уртикулария. Свободна лишь самая середина, где озеро достигает наибольшей глубины.