— Хорошо, я дам распоряжение Айхе, он подготовит вам пятьсот человек для начала. Ещё что‑то надо? Какие‑то особые реагенты, оборудование? Нет? Вот и отлично. Шпеер будет вашим куратором, все вопросы решать через него. В конце декабря вервольфы должны воевать под Сталинградом. Не уложитесь в срок — отправитесь вместе с Кригером в Дахау, даю слово. Совет окончен, господа, все свободны.

Генералы оживлённо зашушукались. Гитлер первым встал с кресла и направился к выходу. Я не стал дожидаться, когда все уйдут, и следом за ним вышел в дверь.

В коридоре меня уже ждал Шпеер. По его лицу я сразу догадался, что разговор с фюрером у него состоялся задолго до этой встречи. Потому он и вытащил меня в кафе, специально надеялся выбить из колеи, сволочь. Наверное, метит на моё место, гад.

Я осознал последнюю мысль и удивился, как быстро прошёл процесс вживания в шкуру Валленштайна. Меня напугала скорость, с какой я адаптировался к новой реальности. Этак ещё немного — и я накрепко ассимилируюсь с немцем и навсегда останусь в его теле. Нет, ребята, меня такой расклад не устраивает, пора драпать отсюда, бежать куда глаза глядят, а то затянет меня это болото и прощай, родная Россия, до свидания XXI век, здравствуй ХХ, причём не самое лучшее его время.

Шпеер приветливо помахал рукой, словно мы не виделись много лет, отделился от стены и пошёл ко мне ленивой походкой сытого хищника. Он как будто всем видом говорил, что сейчас не хочет жрать, но пройдёт какое‑то время и он слопает меня с потрохами.

— Ну как всё прошло, Отто? Фюрер тебе понятно объяснил? — спросил он с ядовитой ухмылочкой.

Я кивнул. Говорить с ним не хотелось. До меня наконец‑то дошло, о каких людях говорил Гитлер. Он дал мне для экспериментов пятьсот человек, пять сотен душ я должен загубить, чтобы дать этому ублюдку, чего он хочет. Полтысячи ни в чём неповинных людей взамен моей собственной жизни, а может, и больше, если с результатами не всё сразу получится. Хорош обмен, да?

Первый раз в жизни решил заняться мародёрством могил — и то не по доброй воле — и на тебе подарочек. Правильно! Поделом тебе, Грач, нечего мерзкими делами заниматься! Так тебе и надо!

Процесс рефлексии прервал Шпеер:

— Чего застыл, Отто? Пора возвращаться в Берлин. Время работает против тебя.

Он оскалил зубы в подобии дружеской улыбки, похлопал меня по плечу и посторонился, показывая на выход из коридора — галереи.

По неведомой мне причине в столицу мы возвращались по земле. Наверное, цеппелин отправился выполнять особое задание, и теперь отряд бравых эсэсовцев где‑нибудь во французских Альпах тайком грузил в гондолу ящики с древними сокровищами из разграбленного монастыря. Или в обстановке строжайшей секретности группа спецов в кожаных плащах, чёрных сапогах и фуражках с орлами перебрасывала в укромное место деньги нацистской верхушки.

Может быть. Но скорее всего заполненная водородом «колбаса» сейчас болталась где‑нибудь на привязи у причальной мачты, а экипаж в припортовом кабаке запивал пивом кислую капусту с копчёными сосисками.

Я молча глазел на проносившиеся за окном величественные пейзажи. Тёмно — синие, серые и чёрные полосы лесов на склонах гор чередовались с белыми прослойками снега, напоминая шкуру диковинного зверя. Похожие на слой густого тумана далёкие вершины сверкали серебром. Звёзды таинственно подмигивали и вместе с огромным диском луны стыдливо прятались за пелериной полупрозрачных облаков.

Часто к дороге близко подходили высокие ели; полностью покрытые снегом, они казались невестами в свадебных платьях: такие же красивые и скромные, словно стесняющиеся своей красоты. Иногда на светлом фоне Млечного Пути отчётливо проглядывали чёрные щётки далёких сосен, они смахивали с неба звёздную пыль, а та сыпалась на спящую землю лёгким снегопадом.

Изредка в горных долинах встречались пасторальные деревушки с высокими часовенками и аккуратными домиками под заснеженными крышами. Не хватало ярких огней и нарядно одетых жителей для полного сходства с рождественскими открытками.

Лунная ночь, рокочущий мотор и тёплый салон одинаково клонили ко сну. Рядом, уступив натиску демотиваторов, тихо посапывал оберфюрер. Мои глаза слиплись. Я почувствовал, что проваливаюсь в объятия Морфея и только неимоверным усилием воли вырвался из сладкого плена, протёр глаза и стал снова таращиться в окно, пытаясь разложить по полочкам всю имеющуюся у меня информацию.

Трудно работать, когда каша в голове, а тратить на это оставшиеся дни — непозволительная роскошь: слишком мало дал времени фюрер, чтобы разобраться с делами Валленштайна. Конечно, я мог бы просто сбежать, лечь где‑нибудь на дно и ждать, когда судьба вернёт меня обратно, да только я не был уверен, что этот способ сработает. Ещё мне никак не давали покоя пятьсот человек. Вряд ли мой побег спасёт их, скорее всего в этом случае жертв будет ещё больше.

Я опять заклевал носом и, чтобы не заснуть, ущипнул себя за руку, интенсивно потёр уши. Похожий на киборга шофёр неотрывно следил за дорогой через окуляры фантасмагорических очков. Он не мог видеть, чем я занимаюсь, даже если бы захотел: без инфракрасного фонаря на крыше парень был слеп, как курица.

Впрочем, если бы он увидел мои экзерсисы в зеркале заднего вида, меня это совсем не волновало. У нас в школе работал прекрасный учитель истории, он частенько говорил на уроках о том, чего не было в учебниках. От него я узнал, что в немецкой армии — как, в общем‑то, и в нашей — существовал колоссальный разрыв между офицерами и простыми солдатами, и теперь мне — штандартенфюреру — было наплевать, что подумает обо мне этот немец с угреватым носом и кроличьими зубами. Я хоть и не видел его лица, почему‑то думал, что он выглядит именно так.

Коварное божество усиленно брызгало в глаза волшебным отваром. Мне стоило огромных сил противостоять соблазну, я часто терял мысль, потом долго искал ниточку от запутанного клубка. В итоге я всё‑таки выстроил относительно логичную схему, в которой, правда, не хватало нескольких звеньев для полноты картины, и решил нанести визит в лабораторию, где надеялся найти ответы на большинство вопросов.

«Лишь бы не появились новые», — подумал я и со спокойной совестью провалился в сон.

Мне приснился удав из мультика про Маугли. Он смотрел немигающим взглядом, обхватив мою руку хвостом. Из пасти с шипением высунулся раздвоенный язык:

— Госсссподин шшштандартенфюрер, проссснитессссь…

Я вздрогнул, открыл глаза, увидел склонившегося надо мной водителя. Уже без маски. Во как! А у него и в самом деле зубы, как у кролика, жаль не видно: прыщавый нос или нет.

Шофёр осторожно тряс меня за руку. Я был в салоне один, видимо, Шпеера привезли домой первым. «Мерседес» тихо пофыркивал мотором, в открытую дверь просачивался холодный воздух и мутное молоко лунного света.

Я вышел из машины, с трудом передвигая затёкшими ногами, зябко поёжился и, наплевав на все правила и нормы, поднял воротник. После тёплого салона мороз казался особенно лютым и пробирал до костей.

В небе висели серебристые хлопья облаков и яблоко луны — здесь оно обладало более скромными размерами — горстью рассыпавшихся бриллиантов сверкали звёзды. Трамвайные рельсы блестели, как смоченная утренней росой паутина. К площади со всех сторон пещерными великанами приближались тёмные громады домов. Тени от фонарных столбов косыми штрихами лежали на асфальте и казались зависшими над водой вёслами.

В проулках по — волчьи завыл ветер, захлопал незакрытыми дверьми, загремел ставнями. Где‑то залаяли собаки. Я невольно передёрнул плечами. Берлин производил впечатление покинутого людьми города. Не хватало мусора и частично разрушенных зданий. А так — добавь руины да пострашнее, такие, чтоб арматура торчала во все стороны, а разбитые стены напоминали обломки зубов, раскидай повсюду горы битого кирпича — и вот тебе типичная картина постапокалипсиса. Мир после ядерной войны.

Я тряхнул головой. Чур меня, чур! По привычке трижды прикусил язык. До испытания атомного бича оставалось три долгих года, но я уже ни в чём не был уверен. Может, я очутился в какой‑нибудь параллельной реальности, где немцы уже накопили достаточно урана, и местный Гейзенберг скоро состряпает первую «ядрёную» бомбу.