Выговорив слова сии и не дождавшись ответа, который, как мог он предполагать, был бы для него весьма не по вкусу, пошел от нас прочь, насвистывая модную песенку.

Желательно, чтобы сожаления достойный старик открыл глаза на своего распутного сына, и проморив его года два на одном хлебе да воде, познакомил с нуждой.

Тогда, может быть, он излечился бы от болезни своей. А впрочем, кто знает, может быть сделался бы еще хуже. Однако надобно бы поучить. Quern non mouent verba, mouebunt verbera, т. е. кого слова не берут, с того кожу дерут.

Такое желание, я думаю, не понравится и нашим щеголям. Но что мне до них нужды: я пишу не к ним, а к тебе, любезный друг! Прости!

Несказанно жалею я, любезный друг, что не поспешил выехать из города по крайней мере одним днем ранее! Через это избавился бы от одной весьма неприятной для меня встречи. Никогда, может быть, не сведал бы я о сем плачевном происшествии, которое тебе теперь описать намерен, которого я был очевидным свидетелем, и которое навсегда остается в памяти моей. Я содрогаюсь при одном воспоминании об нем. — Странное дело! Каким образом человек, сие разумное, кроткое, благородное существо, дошел до такой жестокости, что подобным себе вредит несравненно более, нежели кровожадные звери зверям?

Остановись в одной деревне, как водится у путешествующих, кормить лошадей, увидел я великое множество обоего пола людей, стекающихся к маленькой и почти развалившейся хижине, находящейся двора через три от квартиры моей. Я приметил, что некоторые выходящие из оной хижины женщины плакали. Это возбудило во мне любопытство осведомиться о причине такого их сходбища, которое походило на собрания, бывающие при похоронах. Продираясь сквозь толпу, и приближаясь к сей бедной хижине, спрашивал я многих выходящих из нее: "Что это значит"?

Но никто не хотел мне дать ответа. Наконец одна женщина сказала мне сухо и неудовлетворительно: "Взойди барин, так увидишь сам"!

Между тем, добрался я кое-как до дверей, отворил их и взошел во внутрь хижины. При входе моем все там находившиеся из уважения ко мне, или лучше к моей одежде, то возможности посторонились, и тем открыли мне наитрогательнейшее зрелище. Представь Л. Д. наисовершеннейшую четырнадцатилетнюю красавицу, одетую в разодранное рубище, сидящую на лавке и заливающуюся слезами. Жестокая сердечная скорбь весьма живо изображалась на лице ее, однако ж не могла совершенно помрачить красоты и приятности сего искуснейшего творения природы. Ее держал за руку крестьянин, которой, не говоря о гнусности его вида, был нем, глух, крив, горбат и стар. Я тотчас заключил, что сия несчастная красавица насильно выдана за сего урода; в чем и не обманулся. Она, приметя, что я смотрю на нее с чувством сострадания, принуждала, кажется, себя к тому, чтобы на время остановить текущие из очей ее слезы и сказать мне несколько слов; но не могла сделать ни того, ни другого. Таким образом, подала только знак рукою, чтобы я сел. Я исполнил ее желание, и едва удерживая в глазах своих слезы (ибо редкий молодой чувствительной человек при виде плачущей красавицы может удержаться от слез), начал наиубедительнейшим образом просить ее, чтобы она открыла мне причину жестокой горести своей, и не могу ли я ей быть в чем-нибудь полезен. На что она ответствовала слабым, прерывающимся голосом, что рада удовлетворить любопытство мое, только чтоб я дал ей некоторое время собраться с духом и силами. После чего всеми последними старалась удерживать льющиеся из очей ее слезы и мало-помалу начала успокаиваться. Наконец, приметя в себе довольно сил, встала с места, (но я упросил ее сесть) и начала говорить следующее: "Милостивый государь! кто бы вы таковы ни были, я вас не знаю: но сострадательный вид ваш довольно доказывает чувствительность сердца вашего; почему и надеюсь я, удовлетворяя желанию вашему, хоть на одно мгновение ока обрести себе некоторое облегчение от тоски, снедающей сердце мое".

По окончании слов сих она опять залилась горчайшими слезами. Признаюсь, любезный друг, что сии неожиданные слова не токмо крайне удивили меня, но даже пленили. Если бы возможно было, я не пощадил бы, кажется, самой жизни для защиты сей любезной, или, сказать языком романиста, божественной красавицы. Или только так кажется; впрочем, как бы то ни было, я более не мог удержаться от слез. Она, утершись белым платком, начала говорить далее: "Когда вы узнаете причину моего злополучия, то я надеюсь, что вы простите мне ту слабость, которую теперь во мне примечаете, и которая, как я вижу, вас обеспокоила. С самого младенчества по нынешний день, по день совершенного моего несчастья жила я в господском доме при барыне, которая по милости своей отличала меня от всех прочих моих подруг; короче сказать, она воспитывала меня не как рабу, но как свою дочь. Я за таковую милость ее старалась платить ей искреннейшею признательностью и всегдашней покорностью. Будучи в столь приятном для меня положении, я почитала себя совершенно счастливою, и в самом деле я была счастлива. Но злобствующая судьба, как бы завидуя благополучию моему, воздвигла на меня страшное гонение, употребив к тому орудием мужа благодетельницы моей, а моего барина. Он-то виновник всех моих несчастий и жесточайшего мучения. За несколько пред сим месяцев госпожа моя за некоторыми хозяйственными надобностями отлучилась из города дни на три в здешнее село, оставив меня на сей раз, к вящему моему несчастию, в городе, дабы я в это время могла окончить начатое для нее платье. На другой день отъезда ее барин прислал ко мне камердинера своего с приказанием, чтобы я принесла ему в беседку оставленный мне барыней узор, для учинения в нем некоторой перемены, о чем сама она в моем присутствии просила его при отъезде своем. Не имея ни малейшего на него подозрения, я поспешила исполнить приказ его. Но лишь только взошла я в сию пагубную для меня беседку, он встал с своего места, приказал мне положить узор на стол, пошел к дверям, запер их накрепко и положил ключ к себе в карман.

Сначала, не предвидя злого намерения его, я ни мало не оробела; потом, когда он стал глядеть на меня пламенными, сверкающими от сладострастия глазами, я несколько испугалась. Наконец, когда он начал делать мне неистовые предложения, я в такой пришла трепет, что едва не упала без чувств на пол. Громовой удар не столь бы для меня был страшен, как сии гнусные его слова, которыми он выражал мерзкое намерение свое похитить мою невинность и честь. — Я вздумала было искать себе спасения в бегстве: в сем намерении бросилась я к окну, чтобы не смотря на его высоту, выпрыгнуть из него; но он меня до сего не допустил, ухватил обеими руками и потащил на софу. Однако я, напрягши все свои силы, успела из рук его вырваться; но не имея возможности от него скрыться, а еще менее того противиться, прибегла к слезам и просьбам… Это еще более распалило неистовое сердце его, и он вторично повлек меня на ту же софу. Я и тут, сколько могла, противилась; наконец совершенно обессилев, лишилась употребления чувств. Он воспользовался сим случаем и совершил скотское свое намерение.

Опамятовавшись, я увидела себя в сладострастных объятиях похитителя невинности и чести моей и начала горько плакать. Он, смотря на меня несколько времени в молчании, сказал наконец: "Ежели ты не желаешь ускорить погибель свою, то предай вечному молчанию все то, что теперь между нами ни случилось; в противном случае, — продолжал он, — во что бы мне то ни стало, я доведу тебя до того, что ты пропадешь, как червь". Выговорив сие, он отпер дверь и выпустил меня из беседки.

Будучи от страха и стыда вне себя, едва могла я сойти с лестницы: свет померк в глазах моих; земля, казалось, колебалась под ногами моими. Отчаяние овладело мною так, что я в первом жару решилась было броситься в реку и утопиться. Но по счастью пришла мне на память мать моя (ибо я тогда позабыла все на свете). Я побежала к ней и объявила ей обо всем случившемся со мною. Бедная мать моя, поражена будучи сим известием как громовым ударом, всплеснула руками и упала без чувств на землю. Новой удар для моей чувствительности! Я бросилась к ней на помощь и горячими слезами своими старалась привести ее в чувство: в чем и успела. При шедши в себя, долго смотрела она на меня мрачными и печальными глазами, напоследок сказала томным голосом: "В злополучный час родилась ты дочь моя! Несчастие твое тем более меня ужасает, что из него, как я предвижу, неминуемо произойти должно множество других злоключений. Но так и быть! Пришло терпеть! Мы прах и черви, а господа великое дело!! Нам-то мелким людям, дорога честь наша, потому что мы кроме ее ничего не имеем; а у них всего довольно. Для них причинить насилие, похитить честь бедной девушки столько же обыкновенно, и по мнению их безгрешно, как оторвать лапу у паука. Я это давно предвидела. Не ты первая пьешь эту горькую чашу. Я о многих слыхала, многих лично знала господ, которые поступают с крестьянскими девушками точно так же, как поступил с тобою теперь барин наш. Поди, друг мой, к своей должности и храни до времени сию тайну от всех на свете; иначе погибель твоя неизбежна".