Я. И при всем том он беден?

Ст. Беден, батюшка! Как Ирха. — Умком-то, вишь ты, ветрен. — Бегуны, псовая охота — да уж вот больно, картежная та игра смутила его! Проигравшись кругом, до последней нитки, вздумал знать за ум схватиться: хочется, видно, долги-то кое-кому заплатить: так по зиме то пятнадцать человек продал в рекруты. А ныне поднялся на новые фигли: всех до одного молодых-то ребят перехватал, сковал в железы — да и карауль мы же деток-то своих!

Я. Что же он намерен с ними сделать?

Ст. Продает какому-то фабриканту.

Я. Как зовут этого фабриканта?

Ст. Не знаем; слышали только, что он живет отсюда тысячи за три верст — там где-то неподалеку от каторги — и держит суконную фабрику. С ним-то барин наш ныне или завтра обещался приехать к нам.

Я. И разлучить вас навсегда с детьми вашими?

Ст. Навсегда… Навсегда… Навеки!

Заговорившись со мной, они, казалось, несколько позабыли горесть свою; но последние слова напомнили им о ней, и она поразила их с большею против прежнего жестокостью. — Они так сильно смутились, что, казалось, были совершенно вне себя.

Дав время несколько поутишиться первому жестокому движению, спросил я их: не можете ли вы как-нибудь пособить горю своему?

Ст. Как бы могли, так бы не стали доводить себя до такой напасти!

Я. Не в состоянии ли вы, как говорится, хоть себя урвавши оплатить долги его?

Ст. Мы бы последние с себя рубашки продали, да и головы-то свои закабалили: но все не того коштует. А хоть бы мы, примером, и заплатили, он через неделю наживет долгов еще больше. Тогда что будешь делать?

Я. По крайней мере вы можете просить его, чтобы он позволил вам самим выбрать для себя господина, которой бы вас купил у него.

Ст. Такой ли у него обычай, батюшка! Дастся ли он на подл лад: как что задумал, то и будь по его. Мало ли мы просили его и об этом!

Я. Что же он вам сказал?

Ст. Вот что! "Ваше дело молчать и делать то, что я приказываю; а я приказываю то, что мне хочется, или сию же минуту палок… плетей!.. Спину мягче брюха сделаю"!

Я. Видно ой мало знает Бога?

Ст. Какой, батюшка, Бог! Он и знать не знает, что за Бог. У меня-таки было два сына, молодец молодца чище. Я любовался, глядя на них. А теперь обоих не стало. Одного по зиме продал в рекруты, а другого продает теперь. Жена недавно померла с печали. Да вечная ей память! Теперь умирать же бы… А и похоронить-то нечем. — Я остаюсь без всякого призрения — с одной нищетой, бессилием и тоскою. Не токмо что работать, и по миру-то ходить мочи нет. Ах! если бы Господь услышал молитву мою, да прибрал меня поскорее!

Говоря слова сии, он устремил взор свой на небо. Слезы были спутниками сердечной молитвы его.

Я. Добрый старик! Ни одна слеза твоя не пропадет понапрасну: они со временем все соберутся в один состав, превратятся в пламень и будут пожирать сердце виновника горестей твоих. Ты и теперь несчастлив, но еще в тысячу крат будешь несчастливее, если станешь воображать себя нечастным. Бог по испытании твердости твоей, может быть, успокоит старость твою.

Ст. Я желаю, чтобы он успокоил меня в гробе.

Я. А еще лучше, если бы он успокоил тебя в блаженной вечности.

Ст. Будь Его святая воля!

Тут спросил я их, где содержатся узники, и могу ли я их видеть.

Ст. Они заперты в трех домах, в каждом по десяти человек.

Я. В трех домах! И в каждом по десяти человек? — Поведите меня скорее к сим несчастным жертвам ветрености господина вашего, чтобы я мог смешать слезы свои с слезами вашими.

Иду в сопровождении их в один ближайший дом, 'Который они мне указали. Подхожу — звук цепей, вопли несчастных поражают слух и сердце мое. Слезы стремительно полились из глаз моих. Боже мой! Это хозяева, заключенные в собственных домах своих! — Тем ли заслужили они такую горькую участь, что и денно и нощно трудились для доставления продовольствия господину своему? — Отворяю дверь — какое зрелище! Там страждущая мать томится в объятиях сына, и душа её, кажется, удерживается в бренном теле до тех только пор, когда начнут безутешного сына исторгать из объятий её.

Тут трое малюток увиваются около брата своего, который заступал у них место отца и матери.

" Родимый ты наш братец! На кого ты нас покидаешь? Кто нас будет поить, кормить? Без тебя натерпимся мы и холоду, и голоду", — умоляли они брата своего, который, взирая на них наполненными слез глазами, тем более, кажется, чувствовал несчастие свое, что оно сделается источником горестей и страдания для оставляемых им сирот. Между тем они не перестают повторять жалобную песнь свою. Какое разительное красноречие! Я закрываю руками лицо и опрометью бросаюсь вон, не в силах будучи долее выдерживать скорбь.

Тут представились в памяти моей таковые же точно бесчеловечные поступки белых с черными. Как живо прошедшее изображается в настоящем! Это ли человек сотворенный для человека; это ли человек, поставленный над другими господином для того, чтобы делать их счастливыми? — Нечастный! Что должно почувствовать сердце твое, хотя бы оно было жёстче самого камня, при виде тобою осчастливленных!!! Пусть сама природа в благородное существо твое влила непреодолимое отвращение к низкорожденным; пускай ты, не умевши, или не могши еще чувствовать того, что существует, научен уже был презирать усердно прислуживающих тебе; пусть самое первое лепетание языка твоего было назвать дядьку своего: "Малый"! Пусть первое телесное действие твое было носящей тебя на руках своих изъявить благоволение свое пощечиною: ты не можешь не чувствовать угрызения в душе своей и ужаса в сердце, когда неумолимая смерть в твоем присутствии начнет посекать отцов и матерей, не могущих перенести разлуки с детьми своими; когда увидишь обременённые оковами руки, кормившая тебя; когда из уст несчастных узников, коих головы так дерзновенно ты ставил на карту, услышишь горькие жалобы к Царю Царей!

Вы, которые поставляете себя в праве называть рабами своими существ подобных вам (я не говорю: "Придите посмотреть") не поленитесь представить в мыслях своих сие печальное зрелище. Оно может послужить для вас важнейшим уроком. Вы сами знаете, что не всегда собственные ваши достоинства, ваши заслуги; но большею частью право рождения, которое вы называете правом благородства, делает вас владельцами людей, которые потому только неблагородны, что вы благородны. Вы знаете… Но я забылся! Прости мне, друг мой! Что я сказал несколько слов тоном нравов учителя. Это говорило сердце мое, до безмерности растроганное горестью при воззрении на сих нечастных. Я умолкну. Но какое вдруг смятение, какой отчаянный крик! Выбегаю на улицу — устрашенные жители бегают в беспамятстве взад и вперед, точно как на пожаре. "Так, это он! Это он! Это губитель наш"! — повторяют совокупленные голоса. Я устремляю взор свой за деревню и в облаке пыли усматриваю мчащуюся карету.

"Так, это он! это их губитель"! — сказал я, и побежал обратно на двор.

Но вообрази радость мою!

Догадливый извозчик, смекнувши делом, успел заложить лошадей. Сажусь в повозку — и был таков… Прощайте, нечастные жители! Прощай погибающее достояние порочного и самому себе злодействующего человека!!!

Пословицы, особливо старинные, всегда везде приемлются за неоспоримые истины. "Подобной подобного любит": эта пословица и пословица старинная. Но не подлежит ли она какому либо сомнению, или по крайней мере исключению? Могут ли, на пример, двое скупых богачей жить между собою так же дружелюбно, как живут двое пьяниц? Пьяница любит пьяницу потому, что страсть к пьянству ненавидит в себе самом, и старается извинить себя слабостями себе подобного. Напротив, скупец не может не ненавидеть другого скупца потому, что он без меры любит себя за скупость. Так рассуждал я с самим собою, ехавши в деревню к Г. А. с которым я недавно познакомился, и который, довольно обласкав меня, просил, чтобы я, ежели поеду мимо его деревни, которая лежит не в дальнем расстоянии от большой дороги, как можно постарался заехать к нему посмотреть на домашние его заведения.