Время было около обеда по дворянскому счислению, а по деревенским часам солнышко давно с полден своротило. Я дворянин, но не в городе, так должно было сообразоваться и с тем и с другим время начислением. Это заставило меня предаться другого рода размышлениям. — Я еду к Г. А. За чем? Не знаю! Самый вид показывает, что Г. А. по натуре своей великой скряга, да и посторонние люди то же говорят. За чем же я еду? или чтоб с бесчестием от него выехать? Г. А. сам просил меня. Так, просил… Но он просил только посмотреть на домашние его заведения; а не прибавил и откушать хлеба-соли.

Да и кто знает? Может быть он просил меня в той надежде, что мне никогда не случится проезжать мимо его деревни. — Следовательно ему было можно звать меня, не подвергаясь опасности видеть меня у себя в доме. Так не лучше ли мне, остановившись в соседней деревне, подкрепить себя пищей, а потом уже и ехать к Г. А. который, верно, будет мне больше рад, если я приеду к нему сытый. Сытого гостя и скупому хорошо потчевать. Но так ли я должен думать об Г. А. который, верно, меня ожидает? Ступай далее, далее и еще далее! Наконец я очутился у самых ворот дому Г. А. Тут новое преткновение!

Ездят ли к помещикам, которые похожи на Г. А. прямо на двор, или нет? Что за вздор? ступай прямо к крыльцу!

На крыльце, которое, кажется, привыкши держать на себе одних скупых, трещало под ногами моими, твердость моя довольно поколебалась. Ходят ли к Г. А. без докладу в дом? Кто знает, может быть он теперь считает деньги. Пусть будет так, дай взойдем! Вхожу в зал, который не великолепно, но со вкусом убран. Стены облеплены изображениями древних героев: как то мышей, погребающих кота; медведя, пляшущего с козою; быка, сдирающего кожу с мясника и проч. и проч. Из сего заключил я, что Г. А. великой охотник до старинных диковинок. В боковой комнате приметил я стол, накрытый скатертью, которая, казалось, с молодых лет служила мешком, или веретьями; но за выслугу, а более по причине ветхости своей пожалована в скатерти. Вдруг является глазам моим главнейшее украшение дому, сам Г. А. в таком наряде, в котором он вдруг походил на всех героев, изображенных на стенах дому его. А! Это вы… Благодарю, что пожаловали. Я очень рад, что вижу вас у себя в доме.

Сим пышным приветствием огорошил меня Г. А. при первой встрече. По прошествии нескольких минут, проведенных нами в одних почти ничего не стоящих комплиментах, Г. А. сказал мне: "Говорить мы после можем. Вы человек дорожной: надобно вам подкрепить себя пищею. Стол накрыт, кушанье поставлено. Милости прошу"! -

У скупых богачей водится то же, что и у нищих. Хоть не рад, да готов. Что есть, то вместе; чего нет, то делят пополам. Последние по нужде, а первые из предосторожности для всяких непредвиденных случаев, как-то, чтобы не нанес Бог нечаянного гостя, всегда готовят к столу очень мало кушаний и числом и количеством.

Я исполнил просьбу Г. А. без всяких отговорок. С ними сел еще человек, которого не знал я ни имени, ни чина; однако ж можно было догадываться, что он из числа ходячих монет, потому что весьма ветх и одеянием и летами. Он, видя за столом у Г. А. незнакомого ему человека, кажется, удивлялся столько же, сколько житель Аравии, видя появление прекрасного феникса, которого и на свете нет. Признаться, я и сам после не менее его удивлялся, что имел честь кушать у Г. А. который, как я слыхал, и с себя самого за каждый обед и ужин берет по известному количеству денег, смотря по тому, сколько Бог поможет ему скушать; кладет их в особенной сундук, и по прошествии года сверив приход с расходом, полученный барыш берет себе в заем по пятнадцати процентов. Таким образом, деньги у Г. А. не лежат без употребления!

Обед состоял в пустых щах, гречневой каше и ржаном пироге с морковью. Это еще роскошный обед! Я не столько ел, сколько любовался, глядя на хозяина и незнакомого мне гостя, которые так прилежно хлебали щи, что выступивший на лицах их пот капал (к ним в тарелки. У скупых и пот даром не пропадает!

По окончании стола вошли мы в другую комнату и подсели к маленькому столику, на котором поставлен был десерт, состоящий из репы, моркови и загнивших яблок, изрезанных в самомалейшие кусочки. Г. А. позвал лакея и приказал ему подать нам по стакану бражки.-

Взявши стакан, я прихлебнул, поморщился и принужден был сказать, что я совсем не пью пива. Этот стакан вылить на бешеную собаку и та облезет, сказал я сам в себе.

Тут Г. А. начал мне рекомендовать собеседника своего, которого я доселе не знал. "Это, милостивый государь, старинный мой дядька, человек доброй, умный, любезный! Он воспитал меня и двух дочерей моих. Могу сказать, воспитание дал знатное! Я одолжен ему многими заведениями по части хозяйственной; а всего более обязан ему тем, что он навсегда выгнал из дому моего чай и кофе. Чай и кофе, прибавил он, нужно держать там, где есть девушки-невесты, для приманки женихов, а у нас, благодаря Богу, их нет; так в воскресной день для праздника можно выпить и стакан сивухи. Он еще много кое чего говорил в похвалу дядьки своего, и я начинал уже дремать. Но вдруг отворяется дверь, входит человек, сущая вывеска времен старинных: сюртук его, казалось, был сшит из одних дыр, который по местам были соединены между собою маленькими суконными лоскутками. Короче сказать, сам он и все, что на нем ни было, являло вид совершенной бедности. Но вот странное дело: в первой раз в жизни моей при виде бедности не почувствовал я сожаления, только свойственного душам чувствительным; это верно от того произошло, что мысль о бедности не взошла мне и в голову, хотя она пред глазами моими изображалась в самых разительнейших чертах. Сам не знаю, почему мне всыпало на ум, что это сама скупость странствует на земли во образе человека и я нетерпеливо ожидал, что выйдет наконец из сего незнакомца которой походил более на ростовщика, нежели на человека.

Г. А. при виде его встал с своего места, подошел к нему с распростертыми объятиями и вскричал как можно громче: "Здравствуй любезный друг! Здоровенько ли поживаешь"? — Здоров, слава Богу! Но какая смертельная досада!

— Что такое?

Незнакомец не отвечал ни слова, ходил в зад и в перед по комнате, кусал губы, ломал пальцы и беспрестанно изменялся в лице: синел, бледнел, багровел; наконец, подобно грозной туче, которая чем долее собирается, тем более издает громовых ударов, изрыгнул страшные проклятия на судей, секретарей и вообще на весь приказной род. Не трудно было догадаться, что он приехал из города, куда без сомнения призывало его какое-нибудь тяжебное дело. А! Понимаю! — подхватил Г. А. - видно в город ездить не шутка? — Какая шутка! Точнехонько как в ад; что ни привези туда, все сгинет! — ответствовал незнакомец с видом, изъявляющим досаду, гнев, тоску и вое, что только может чувствовать скупец, у которого в свежей памяти находятся секретари и повытчики.

Видеть скупого богача, отдающего отчет самому себе в собственных издержках в присутствии самого кошелька, который, прижимаясь к груди его, кажется, грызет сердце его всеминутным напоминанием о маленьком своем истощении — и внутренне не смеяться столько же почти невозможно, как видеть Тантала, силящегося запекшимися устами достать воды, которая по мере приближения его удаляется от него, и не почувствовать сожаления.

Тут Г. А. начал рекомендовать меня как можно лучше сему незнакомцу, приятелю своему. Но он совсем не слушал слов его. Мысли его, казалось, пригвождены были к любезным денежкам, и с ними вместе в городе летали по трактирам. Наконец несколько опомнившись, начал благодарить Г. А. что он рекомендует ему человека, которого он не знает, но которого желает знать.

— Вы верно имеете какое-нибудь спорное дело, спросил я его после обыкновенных изъяснений?

— Вы не ошиблись, милостивый государь! — ответствовал он.

— И верно вас обидели несправедливым решением?

— Совсем нет! М. Г. решение сделано весьма справедливо, потому что в мою пользу.

Дело состояло в том: один помещик, по матери двоюродной брат двоюродному же брату моему, был мне должен и умер, не заплатив долгу. Имение его состояло из двадцати десятин пахотной земли и пятнадцати десятин строевого лесу. По праву родства и заимодавца я вступил в сие имение. Наследники хотели у меня оспорить. Дело тянулось более двух лет. Наконец я выиграл.