Моя апофегма вызвала болезненную реакцию. Как она взорвалась!

— Так вот как ты обо мне думаешь? Значит, я позволила тебе войти в ворота? Я не предложила твоему вниманию ничего, кроме отпертых ворот конюшни? Или, может, я вообще кобыла, годная только для размножения?

— Успокойся, дорогая Мод. Это всего лишь фигура речи. Может, я неудачно выразился. Или мой английский не так хорош, как я думал. — Я обнял ее, приласкал, сцеловывая слезы с глаз. — Ты ведь носишь под сердцем ребенка. Деля мою постель, ты уже не можешь стать ни больше, ни меньше беременной.

— Мы не должны упорствовать во грехе, — сказала Мод и погладила свой плоский животик тонкой рукой. — Ессе signum[67].

— Смотри, — ответил я, указывая на выпуклость в моих брюках. — Вот знак.

Она засмеялась, но тут же отвернулась, презрительно фыркнув.

— Я не отпустил тебе грехи?

— Чего стоит твое отпущение? Ты сам грешник — не меньше моего, а может, и больше. Думаю, мне нужно обратиться к отцу Бастьену. — Мод насупилась.

— Все люди грешники, не только ты и я — таков человек, рожденный во грехе. Но, Мод, любовь моя, хоть я и грешник, но облеченный Силой и Славой. Мое отпущение — все равно что отпущение самого Папы. Что же касается плоти, то хочу напомнить тебе о Блаженном Августине, он молил Христа спасти его от сексуальной невоздержанности, — но, увы, тщетно.

— Насчет почесать языком — тут ты больше похож на ирландца, чем на француза.

— Исповедуйся отцу Бастьену, если хочешь. Делай, как тебе лучше.

— Ладно, там будет видно.

Она пожала плечами и оставила меня, уйдя спать в восточное крыло.

Я счел разумным первым поговорить с Бастьеном. Кто знает, что может сказать ему Мод?

Я привык к странностям Бастьена, но тут он удивил меня. Прежде всего он одобрил ожидаемое прибытие в мир маленького Мюзика и сказал, что Мод только улучшит мою породу. Потом он перешел к моей проблеме — как обеспечить отпрыска средствами к существованию. Бастьен посоветовал для начала выяснить границы моих полномочий в Бил-Холле, потом связаться с Попеску — единственным нашим знакомым в деловом мире.

— Все-таки, Эдмон, — сказал Бастьен, — наша сфера духовная, далеко не практическая. — Он дружески похлопал меня по спине. — Между прочим, я снова обследовал погреб, и улов недурен. Я принес наверх пару бутылок «Пюлиньи-Монтраше» тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Стоит попробовать.

— Мод может прийти к тебе на исповедь.

— Пусть. Меня ей нечего бояться.

— Конечно, но я не это имел в виду. Я просто не хотел, чтобы ты был шокирован.

— Эдмон!

— Ладно, ладно, ьщт мшугч[68], ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я понимаю.

ПОПЕСКУ ПРИКАТИЛ ИЗ ХИТРОУ на взятой напрокат модной спортивной машине цвета желтка, которая с визгом подъехала к стоянке перед Большой дверью. Он оставался сидеть в машине, требовательно гудя, пока с разных сторон не появились Мод, Бастьен, два садовника (один с вилами), приходящая служанка и я, выражая разные чувства — тревогу, любопытство, раздражение, замешательство. И тогда Аристид выскочил из машины, бурно радуясь.

— Наконец я здесь! — Он прижал руку к сердцу. — Ах, настоящее безумие — ехать в эту глушь, просто самоубийство! Это чудо, что я еще жив. Ты должен отслужить благодарственный молебен. — Он обнял Бастьена и меня. — Друзья, милые мои друзья! — Перед Мод он щелкнул каблуками и, иронически улыбаясь, отвесил неожиданно резкий поклон на немецкий манер, разглядывая ее глазами навыкате из-под низкого лба. — Визит кинозвезды, наверное? Или просто dea loci?[69]

Мод хихикнула от удовольствия:

— Одна в двух лицах. Но на самом деле — dea loci.

Аристократически взмахнув рукой, Аристид отпустил садовников и служанку.

Он сильно изменился за те несколько лет, что мы не виделись. Его тело стало гладким, как у пантеры. Аристид говорил с величественными интонациями Шарля де Голля. Темный костюм элегантного покроя, рубашка ослепительно белая, шелковый галстук тщательно завязан. Он был аккуратно пострижен, и его можно было назвать ухоженным. Только глаза остались те же — выпуклые, плутоватые.

Он предложил Мод руку и повел ее в Холл.

— Как ваше имя, о дивное видение? Перед какой святыней мне благоговеть? — Он бросил через плечо взгляд на нас с Бастьеном. — Поторапливайтесь, у нас мало времени. А поговорить надо о многом.

Аристид охотно согласился осмотреть Бил-Холл, но быстро остыл.

— Ты роскошно причалил, — сказал он мне. — Ай да молодец! — И попросил провести его в библиотеку. — Вот о ценности книг я могу судить как специалист.

Я дал ему ключи и предоставил в одиночестве странствовать по открытым книжным полкам и шкафам. А сам сел в удобное кресло перед камином и в который уже раз углубился в байроновского «Дон-Жуана» издания 1819 года — самое первое издание, выпущенное Томасом Дэвисоном. Я обнаружил его здесь, в Бил-Холле, в тот восхитительный год. Я словно наяву слышал свист Дон-Жуана, его «Черт возьми!», «Не верю!» или «Великолепно!». Шло время. Мод принесла чай, лепешки и рулет с джемом, но Аристид не прерывал работу. Заглянул Бастьен, посмотрел на груду книг на длинном библиотечном столе, взглянул на Аристида — без пиджака, рукава рубашки закатаны, волосы взъерошены, лицо в пыли, — покачал головой и ретировался. Стемнело, и я зажег свет.

— Мне придется остаться на ночь, — сказал Аристид. — Здесь слишком много интересного, гораздо больше, чем я мог себе представить.

Я поднялся и сказал:

— Пожалуйста. Мод приготовит тебе постель и поставит на стол что-нибудь вкусненькое.

— Только самое простое, — попросил он. — Англичане отвратительно готовят. Тарелку супа, немного хлеба и вина — сюда, в библиотеку, чтобы я мог продолжать.

На следующее утро я нашел Аристида в библиотеке: он спал без задних ног за библиотечным столом, уронив голову на руки, листки с заметками были разбросаны вокруг него по полу. Вино он выпил, до супа и хлеба не дотронулся. Я потряс его за плечо. Выглядел Аристид ужасно, его выпученные глаза, обведенные темными кругами, покраснели, но, что любопытно, — я узнал в нем прежнего Аристида Попеску.

— Кофе, ради всего святого! — хрипло простонал он. — Но первым делом — отлить, а то мой мочевой пузырь сейчас лопнет.

Когда через несколько минут Аристид снова появился в библиотеке, он был почти так же элегантен, как накануне. Он умылся, побрился и вообще привел себя в порядок. Еще раз поздоровавшись со мной и поприветствовав Бастьена, он сел, налил себе кофе и сделал жадный глоток.

— Эй! Что это? Чай? — Он разломил булочку и намазал маслом. — Ну, Бастьен, — сказал он, взглянув на свои часы, — ca va, mon gars?[70] — Он повернулся ко мне: — Ты ведь предпочитаешь конфиденциальный разговор, hein?[71]

— У меня нет секретов от Бастьена. Он самый старый мой друг. Кстати, именно Бастьен посоветовал обратиться к тебе за помощью.

Помните, я упоминал о дремавших в Бастьене странностях? Ну вот, в этот момент и проявилась одна из них — он сотворил крестное знамение над кофейной чашкой.

— Замечательно, значит, мы в тесном дружеском кругу, — подольстился Аристид. — Ладно, насколько я понял, Эдмон, ты желаешь создать фонд, чтобы обеспечить твоего ребенка и его мать?

— Совершенно верно.

— И в данный момент денег у тебя нет, я прав?

— Я расходую экономно, пытаясь отложить хоть несколько фунтов. Но на фонд явно не хватит.

— Но в Бил-Холле у тебя есть право приобретать и продавать, по крайней мере что касается библиотеки?

— Да, верно. По совету Бастьена я разобрался в юридических тонкостях. Однако попечителям вряд ли понравится идея продажи книг, разве что дубликатов, и то вырученные средства должны быть пущены на покупку новых книг.