— Но право ты имеешь?

— Да.

Аристид закрыл глаза и вздохнул.

— Прежде всего тебе надо продать Бил-Холлу те книги и гравюры, которые ты получил от меня в Париже и привез с собой. Я оценю их в сумму, большую для тебя, но не чрезмерную. Эти деньги ты положишь на счет в Швейцарии в пользу твоего бенефициария[72], проценты или их часть пойдут на оплату страхования жизни — опять же в пользу твоего бенефициария. — Аристид налил себе еще чашку кофе. — Это только начало. Библиотека Бил-Холла — удивительное, превосходнейшее собрание, насколько я могу судить. В ней много раритетов, в том числе издание Какстэна «Morte d'Artur»[73] и первое, десятитомное, издание «Потерянного рая». Кроме того, масса неразобранных бумаг в коробках — они могут оказаться кладом. Каталогизация примитивная, неполная и в беспорядке. Но самое главное, друзья мои, я обнаружил две книги, неизвестные библиографам: средневековую Псалтырь и, возможно, книгу Шекспира, которая, помнится, внесена в «Книготорговый реестр», но под несколько иным названием. — Аристид отломил кусок булочки и намазал маслом. — Мне, конечно, понадобится все тщательно изучить, но я готов прямо сейчас купить любую из этих двух книг или даже обе.

— Расскажи мне о Псалтыри.

— Хорошо, — согласился Аристид и сверился со своими записями, — она была сделана для Бодо де л’Иль Амуреза, великого приора ордена королевских госпитальеров из Сантьяго. Бодо руководил обороной Акра в тысяча двести девяносто первом году и умер на Кипре. Псалтырь — работа мастера из Вильефранша, придворного парижского художника. Бодо брал ее с собой в Святую Землю. Взгляни на нее, mon cher[74], когда будет минутка. Это лучшая работа мастера — все страницы украшены рисунками, играют золотом и красками. Настоящее чудо.

— А другая?

— О ней тоже ничего не известно. Это может быть издание Шекспира, до сих пор не инвентаризованное. В любом случае я дам настоящую цену. Конечно, тебе нужны деньги сейчас, но, честно говоря, цена книг будет взлетать с каждым годом, и я, так сказать, наживусь на тебе.

— Сколько?

Аристид назвал цену каждой из книг, и мы с Бастьеном разинули рты от изумления.

— Но деньги отойдут Бил-Холлу. Чем это поможет мне?

Аристид посмотрел на меня как на идиота, даже Бастьен тихонько хихикнул в рукав и отвел глаза — Аристид с выражением брезгливого отвращения налил себе еще кофе и жестом отчаяния воздел кофейник над головой, прежде чем поставить его на стол.

— Конечно, ты дашь мне подлинную купчую, подписанную тобой, генеральным директором. Все легально. Я заплачу тебе наличными. Что случится с этими наличными — не мое дело. Может, вся сумма или только часть окажется в Швейцарии, на счете некоего бенефициария.

Бастьен кивнул, дернув головой.

— Продай ему Шекспира, не Псалтырь, — сказал он мне. — Мы как-никак Католический институт.

— Вдохновляюще благочестивый выбор, — подмигнул мне Аристид.

— Благочестие тут ни при чем, — отрезал Бастьен. — Этой библиотекой много лет пользовались церковные ученые. На Псалтырь Бодо могли скорее обратить внимание, чем на Шекспира, даже если не поняли ее ценности.

Практическая сметка Бастьена всегда неожиданно прорывается сквозь его эксцентричность. Тряся головой, он снова осенил крестом кофейную чашку.

— Но когда-нибудь, Аристид, ты пустишь книгу в продажу, — сказал я, — и тогда все пропало.

— Он не пустит книгу в продажу, пока ты жив. Тем временем ее цена только возрастет — кругленькая сумма на старость ему или его наследнику обеспечена.

— Я не могу заморозить такие деньги на столь долгий срок. Даже не знаю, где их найти.

— Ты найдешь их, найдешь. А чтобы легче было искать, Эдмон скостит тебе пятьдесят тысяч. — Дерг-дерг-дерг… Голова Бастьена тряслась в такт словам.

Аристид засмеялся.

— Идет, — кивнул он. — Если когда-нибудь захочешь заняться книжной торговлей, Бастьен, приходи ко мне за консультацией.

Я внимательно следил за ними, вертя головой туда-сюда, как на теннисном матче.

Аристид потянулся через стол, чтобы пожать руку Бастьену, но тот отпрянул, возмущенный.

— Сначала ты должен пожать руку Эдмону, он генеральный директор, мой шеф!

— Ладно, — остановил я их, — повеселились. Теперь поговорим серьезно. Вы же не думаете, что я стану обычным уголовником.

— Не таким уж и обычным, — сказал Аристид, подмигнув Бастьену. — Что за преступление — взять из сверхобеспеченного заведения, не ведающего о своих сокровищах, бездушную вещь, чтобы помочь невинному младенцу? Думай о себе как о благородном разбойнике, о Робине Гуде или Рэфлсе[75]. Это прекрасный случай, мой друг. Другого может и не быть.

— Я не могу этого сделать.

— Но, Эдмон! — воскликнул Бастьен. — Он же все продумал.

— Позволь мне уговорить его, Бастьен. — Аристид повернулся ко мне. — Все, о чем я тебя прошу — подумай. Я предлагаю тебе целое состояние. Подумай о матери твоего будущего ребенка, подумай о самом ребенке.

— Что я могу сделать — так это продать мои книги и гравюры библиотеке Бил-Холла за цену, которую ты назовешь. И я вложу вырученные деньги, как ты советуешь. Это все.

Бастьен вздохнул. Аристид пожал плечами.

В этот момент постучала Мод, ее очаровательное личико появилось в дверях, и она спросила, не желает ли джентльмен задержаться на ланч.

Глаза Аристида загорелись, когда он увидел ее. Если и был хоть какой-нибудь признак беременности Мод, то это особый свет, исходивший от нее, подобный нимбу над головой святого.

— Ланч? Ну да, конечно, с превеликим удовольствием. А после ланча, может, эта богиня согласится проводить меня в Ладлоу и все мне показать? Ведь там дворец, не так ли?

— Да, это живописные развалины, но я не уверена, что…

— О, не бросайте меня, мадемуазель. Я буду безутешен.

Мод засмеялась, и солнечный свет залил комнату. Мысленно она уже видела себя рядом с этим элегантным иностранцем в его маленькой желтой спортивной машине.

— Хорошо, я могу уделить вам час, если хотите, — сказала она. — Потом я должна буду вернуться.

Она пропадала весь день.

В ТЕЧЕНИЕ ДВУХ НЕДЕЛЬ я был занят делами — покончил с продажей Бил-Холлу книг и гравюр и открыл счет в швейцарском банке для перевода вырученных денег. Как-то ко мне в комнату пришла Мод. На ней была одна из тех старомодных фланелевых ночных рубашек, которые облекают саму невинность, но наводят на мысли о сексуальных утехах. Распущенные рыжие волосы падали на плечи. Она с наигранной скромностью устроилась в постели рядом со мной, и я отложил книгу.

— Милости прошу, — сказал я, — но что изменило твое решение?

— «Проклятье пало на меня! — вскричала Луковая Леди».

Оказалось, начались пропущенные месячные.

Такого прежде никогда не случалось. Что же она должна была думать? Она надеется, что не слишком расстроила меня, хотя сама ужасно переживала.

— Это вовсе не проклятье, — сказала она, — это благословение. — Она положила мою руку себе на грудь. — Я неделю за неделей молилась Деве Марии.

Конечно, я почувствовал невероятное облегчение.

— Что ж, ладно, — сказал я, — ты получила Ее ответ. Хотя с самой Девой Марией все вышло несколько иначе.

— Еретик! О, какой же ты грешник! — Она сняла мою руку со своей груди и поцеловала ладонь.

— Ты знаешь, что Церковь когда-то всерьез обсуждала, не заставить ли женщин скрывать уши — из соображений стыдливости?

— Ты все выдумал!

— Нет, клянусь тебе. Они утверждали, что Бог, оказав ПДМ внимание, должен был оплодотворить ее через ухо — так, собственно, и было. Сама знаешь, Слово, которое было в начале, Благовещение и тому подобное. Следовательно, женское ухо — срамной орган, который должно скрывать. Кстати, Сатана, во всем его фаллическом коварстве, вбрызнул свое ядовитое семя Еве именно в ухо.