Дедушка входит в кухню, когда я уже ем овсянку и запиваю её кисленьким гранатовым соком.

— Деда это что такое? — строго спрашиваю я, указывая на бензопилу.

Дед некоторое время вытирает платком вспотевшую шею, рассматривая инструмент с металлической непосредственностью.

— А это я твой каштан пилить сегодня буду, — произносит он.

Внутри меня вспыхивает волна гнева.

— Деда! Ты понимаешь, что ты собираешься сделать??? — жестоко заявляю. — Ты, считай, убьёшь человека.

— Я срублю дерево, — строго отвечает дед, наливая себе стакан воды. — То, что ты с ним разговариваешь, не даёт ему право владеть паспортом. А вот то, что он загородил всё окно перед кухней, что бабушка уже не может готовить без очков даже днём — вот это факт.

Дедушка смотрит на меня колючим взглядом, а я смотрю на него. Кулаки сжаты, глаза превратились в узкие щелочки.

— Если ты не ешь мясо, это не значит, что мы не должны его есть, — говорит дед.

— Я не буду заставлять вас отказываться от мяса! — кричу. — Но этот Каштан — мой друг!

— Твой друг — это Володька. И друзья должны быть… — дедушка сбивается и задумывается. — Впрочем, ты можешь спасти своего друга, — говорит он. — Сколько ты хотел построить форт на дереве? А воз и ныне там. Вот если завтра не примешься за работу, то дерева не будет.

Сердце подпрыгивает от радости.

— Я займусь! — тут же обещаю. — Займусь прямо сегодня!

— Вот давай, — кивает дед, и с лестницы слетает мама. Вся такая нарядная и красивая, но я не обращаю на её тряпки внимания.

— Я готова! Что у вас тут за конфликт?

— Мама, — жалобно восклицаю я и несусь к ней. — Деда хочет спилить Каштан!!!

Мама хмурится.

— Оля, ну ты пойми, бабулька уже не та, что раньше. Глазки плохо видят. Его ствол загораживает весь свет, — оправдывается дед.

Мама хмурится сильнее и стоит в задумчивости. Я жду вердикта. Я молюсь Природе. Я мысленно призываю маму вспомнить недавний вечер, когда Каштан хвалил её.

И тут она произносит:

— Мы можем поставить на кухне более мощную лампу. А ещё повесить светильник над плитой или мойкой.

Я не сдерживаю эмоции и восторженно вскрикиваю:

— Да!

— Можем, — враждебно заявляет дед. — Я этот каштан сажал, я и имею право на его сруб. Вот ежели твой пострел начнёт на нём домик строить, то так и быть. Не трону ваше дерево.

— Я всё сделаю. Всё сделаю! — восклицаю и хватаю маму за руку.

— Так! — отвечает та. — Я уже и так опаздываю. Все разборки отложить до вечера. Без меня никого не рубить. Поехали.

Клянусь, она так и произносит: никого! Говорит о Каштане как об одушевлённом человеке. Я снова восторженно восклицаю, оставляю недоеденную овсянку и несусь во двор. Обегаю дом, на ходу обнимаю Каштан за ствол и шепчу:

— Я что-нибудь придумаю. Я с Володькой спасу тебя.

Каштан молчит, а я уже бегу обратно в дом. Утро холодное, поэтому бегать по улице в одних трусах доставляет мало наслаждения. Я проношусь мимо мамы и деда, что рассуждают о своих делах у крыльца, взлетаю в комнату и быстренько одеваюсь. На ходу звоню Володьке и выпаливаю в трубку:

— Еду к тебе. Срочное дело.

Снова слетаю вниз, в прихожей напяливаю кепку, и несусь к велосипеду. Сегодня пришлось надеть рубашку с длинным рукавом и запахнуть её, а шорты сменили джинсы.

Краем глаза замечаю машину деда. Тот уже за рулём, мама открывает дверцу.

— Никита, я поехала! — машет она рукой.

— Ага-ага, — отвечаю я, не оборачиваясь, и вскакиваю на велосипед.

Если бы я знал, что вижу маму в последний раз, поцеловал бы на прощание…

По дороге меня застаёт мелкий дождь, но я не останавливаюсь. Бросаю велик на газон Володьки и влетаю в его комнату. Братишки там нет.

— Он на чердаке, — слышу я позади добрый голос тёти Светы.

— Ага, — спешно киваю я, обегаю её и несусь на чердак. То, что я там вижу, на секунду выбивает мысли о Каштане.

Володька стоит перед миниатюрным лесом и наряжает листвой деревце не больше спичечного коробка. Я вижу склон из зелёного пластилина, кусты, деревья, на них бумажная листва, так напоминающая настоящую. Каждый предмет вырезан с косметической точностью. Я даже вижу травинки, но не знаю, из чего они сделаны.

— Огоооо, — заворожено произношу, а серьёзный Володька не отрывается от занятия, надевая на дерево новый листочек. — Это ты сделал?

— Да, — отвечает он. — Делаю уже несколько лет. Тут всё очень тонко. Не хочу ошибиться.

— Братиш, да это шедевр, — произношу я, подходя к поделке вплотную и вставая коленями на скамейку. Теперь я вижу больше деталей. Хвою на соснах, белочек, сделанных из желудей, бумажные цветы, выстроенные на полянках. Васильки и тюльпаны — их бутоны не больше полсантиметра, а иные углы тоньше и одного миллиметра. Шедевр Володьки занимает весь стол, настолько огромный.

— Хотел сделать всё из природных материалов, но не получается. Приходится использовать пластилин и клей. Что там у тебя? — тихо спрашивает он, не дыша над своим занятием. Пальцы, такие огромные для кроны миниатюрного дерева, дрожат.

— Послушай, — тихо произношу я, боясь повредить громким звуком великолепие, раскинувшееся передо мной. — Дед надумал спилить Каштан во дворе!

— Он что, рехнулся? — невозмутимо говорит Володька. — Или он ещё не понял, кто ты есть?

— Понял, — киваю я. — Но говорит, что моя личная жизнь его не касается.

— Подай мне спичечный коробок, — просит Володька, указывая рукой в сторону. Я выполняю просьбу. Братишка вытаскивает одну спичку, не отрывая взгляд от деревца, которое я отношу к клёну. — И что теперь будем делать?

Володька осторожно поправляет острой спичкой новый листик в несколько миллиметров. Все спички в коробке подточены.

— Дед сказал, что если я построю форт на Каштане. А я давно хотел построить. То он не будет его рубить.

— Так в чём же дело, — всё так же невозмутимо произносит Володька. — Завтра начнём строить.

— Правда?! — восклицаю я. — Ты мне поможешь?

Теперь Володька даже отрывается от любимого дела и смотрит на меня. Его взгляд наконец-то осмыслен.

— Ты что, шутишь? Я должен позволить срубить дерево? Даже тебе за это должно быть стыдно, а уж мне, парню лесной стихии, позор на всю жизнь. К тому же, — Володька улыбается. — Представь, как будет классно, если мы там устроим ночлег. Это гораздо лучше, чем спать в бетонных стенах.

— У нас деревянные.

— Но сделанные уже из мёртвого дерева. А это — живое. Проснёшься очень бодрым и сильным. Деревья, они очень добрые.

Мне хочется обнять Володьку, но он держит на весу ветку клёна, и я просто улыбаюсь, как идиот. Он чувствует мои эмоции, и его сущность расцветает. А потом он серьёзнеет и возвращается к работе.

— Тогда вечером сегодня так и скажу дедушке, — говорю я. — Пускай закупает стройматериалы. А сейчас что? Тебе помочь чем-нибудь?

— Ох, твоя помощь будет неоценима, — вздыхает Володька. — Нужны руки, которые бы мне подавали всё необходимое.

— Я готов к работе. А давай я буду к тебе приезжать и будем делать эту твою… как это назвать? Картину. Вместе. Мы же тогда сделаем её в два раза быстрее.

— Идеально, — улыбается Володька. — А пока подай шило, тут надо подчистить.

И мы работаем. Мне приходится подносить то заготовки, то инструменты, назначение многих мне даже неизвестно. Теперь я понимаю, почему Володька делал эту миниатюру несколько лет. На наряд одного дерева у нас уходит больше трёх часов, а в поделке я насчитал семьдесят три дерева. И это только деревья. А трава, цветы, пеньки. Да я бы в жизни такую кропотливую работу не закончил бы.

— Надо передохнуть, — говорит Володька, вытирая пот со лба. — Выпить холодного сока. А то уже спина зачумела.

— Ты закончил наряжать дерево? — спрашиваю я, хотя сам вижу, что не закончил.

— Тут работы ещё на столько же времени, сколько мы с тобой сегодня наработали.

— Ух ты, — улыбаюсь я. — И как только у тебя терпения хватает.