КАК ОН ГОТОВИЛСЯ?
Полигон. 2 октября 1988 г.
Веденин вспомнил все до мельчайших деталей, но своей ошибки не нашел. А возможно, ее и не было? Но испытатель-то погиб. Лучший испытатель… Хотя как и он, Веденин, невезучий. Правда, не во всем. Говорят, кому везет в любви, не везет в службе. Игорю в любви везло… А Веденину — ни в любви, ни в службе. Зря он ушел с летной работы. Эту гибель он никогда себе не простит…
Может, что-то напутал Игорь, сделал не так? На него не похоже… Как он готовился к испытанию, прошел ли тренировки?..
Ясноград. Летно-испытательный центр. 17 сентября 1988 г.
Игорь вошел в тренажерную — большой светлый зал с подвешенными креслами катапульт разных систем, с возвышающейся на постаменте кабиной самолета — тренажером, около которого уже поджидал капитан Мовчун. Но прежде чем заняться тренировкой, Игорю захотелось посидеть в кресле «Супер-Фортуны», и он, поприветствовав начальника тренажерной аппаратуры поднятой вверх рукой, остановился у «трона».
— Я посижу вначале здесь.
— Давай, — кивнул Мовчун и сам полез в кабину.
Игорь уселся в кресло. «Супер-Фортуна» — младшая сестра «Фортуны», мало чем отличающаяся от старшей. Такие же сверкающие хромоникелевым покрытием штанги, может, чуть покороче и чуть потолще, такие же подлокотники, ножные захваты, заголовник, в котором уложен парашют. А вот защитный щиток иной.
Игорь пристегнулся ремнями, поднял щиток. Будто закрыл себя прозрачным колпаком. Со стороны издали катапульта стала, наверное, похожа на капсулу — такой никакая скорость не страшна. И устойчивость должна быть стопроцентной — никаких выступов по бокам. Но как поведет себя кресло в небе? «Фортуна» тоже казалась безупречной, и при испытании на стенде, и с манекеном в небе, а потом и с Батуровым сработала нормально. А с ним, с Игорем Арефьевым, сыграла злую шутку: так крутанула, что из глаз искры посыпались. И тот, шестилетней давности, эксперимент всплыл в памяти.
…Самолет-лаборатория поднялся на 12 тысяч метров. Летчик разогнал скорость до 1300 километров в час и включил табло «Приготовиться». Арефьев в последний раз окинул приборы беглым взглядом — все в порядке, — включил тумблер «Готов».
Это было его седьмое катапультирование. Игорь хорошо помнил, как был напряжен в первом испытательном прыжке, как туманились и рвались мысли, словно лента допотопного кино, и он почти ничего не понял. Теперь же он был спокоен, все видел и слышал, голова была ясная, мысли четкие, последовательные и действия точные, безукоризненные: он поставил ноги на подножки, взялся за красные скобы, сконцентрировался.
Прошло еще несколько секунд, пока загорелось табло «Пошел». Игорь потянул красные скобы и тут же ощутил сильный толчок, навалившуюся на тело тяжесть перегрузки. Но голова по-прежнему была ясной: он чувствовал, как прижало плечи к креслу — сработали механизмы притяга плеч и пояса, — к подлокотникам поднялись ноги, а фалы захватов притянули их к ложементам кресла. Он даже увидел, как сверкнуло в лучах солнца бронестекло первой кабины пилота. Потом его ослепило. И солнцем, и необычной синевой неба. И тут его крутануло. Небо и солнце качнулись и поплыли вокруг, в глазах замелькали огненные искры. Но это было лишь мгновение. Он сразу сообразил, что произошло и что надо предпринять, однако не торопился — кресло должно само стабилизироваться.
Вращение не прекращалось.
«…Пять, шесть, семь», — отсчитывал Игорь. Через несколько секунд произойдет отделение кресла и сработает парашютная система. Если вращение не прекратится, стропы могут скрутиться и купол парашюта колбасой потянется за испытателем…
«…Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…» Воздух свистит в ушах, искры проносятся быстрее, укрупняются и превращаются то в желтые, то в черные круги. В надлобных пазухах заломило. Дальше медлить нельзя. Надо использовать силу воздушного потока, как не раз делал он в состязательных прыжках при задержке с открытием парашюта. Он отвел в сторону руку. Воздушная струя ударила в нее, замедлила вращение. Другая рука окончательно прекратила его.
Он помнил — отсчитал до тридцати. Тридцать секунд. А они показались вечностью. Там, в небе, время имеет совсем иное измерение: на земле — мгновение, а там порой — целая жизнь.
Автомат отстрела кресла сработал точно. Он видел, как заголовник отлетел в одну сторону, кресло — в другую. Когда над головой распустился купол, он лишь мельком глянул на него — уже тогда его мучил вопрос: почему кресло так бешено вращалось? На земле надо дать точный ответ, объяснить, доказать. Ведь в создании катапульты участвовал большой коллектив… Каждый с нетерпением ждет результатов испытания, и привезти людям заключение о непригодности катапульты к эксплуатации — значит перечеркнуть весь их труд…
Что-то Веденин долго не вызывает его. Видно, снова пересчитывает, перепроверяет…
Кресло слабо покачивалось под Игорем, безмолвно, безучастно. И не было похоже, что это маленькое безобидное устройство три дня назад сыграло с ним такую злую шутку.
Игорь слез с кресла и пошел на тренажер. Ему повезло: на тренажере никого не было. Одному легче сосредоточиться, еще раз восстановить все в памяти, подумать.
Он включил электропитание, все датчики и тумблеры, установил режим, соответствующий последнему полету. Доложил о готовности и, когда загорелось табло «Приготовиться», разблокировал стреляющий механизм…
Потом Игорь снова сидел неподвижно минут пятнадцать, восстанавливая в памяти все до мельчайших подробностей. Нет, ни сама «Фортуна», покачивающаяся в парашютоукладочной, ни тренажеры не помогали ему понять происшедшего в небе. А на разборе эксперимента надо будет все объяснить, обосновать, доказать.
— …Испытатель парашютов и катапульт — человек особого склада, — говорил ему подполковник Скоросветов, когда брал на испытательскую работу. — Он должен обладать спартанской выдержкой и мгновенной реакцией, непоколебимой волей и аналитическим умом, способностью все видеть, слышать, чувствовать и запоминать. Парашют и катапульта не самолет, на них приборов много не установишь, поэтому нашему испытателю приходится намного труднее, чем летчику-испытателю, и временем на обдумывание ситуации он не располагает — ему зачастую приходится принимать решение в мгновение ока…
— Вот он где! — нарушил размышления Игоря Батуров, открывая кабину тренажера. — Скоросветов весь центр на ноги поднял, его разыскивает, а он дрыхнет. Мчись в продувочную, там целый «консилиум» собрался, сейчас тебе мозги продувать будут.
Игорь поблагодарил Батурова и заторопился к видневшемуся невдалеке большому зданию с полукруглой крышей, напоминавшему ангар.
«Зачем я понадобился Скоросветову?» — раздумывал Арефьев. До последнего эксперимента временно исполняющий обязанности начальника летно-испытательной службы подполковник Скоросветов относился к Арефьеву не только с уважением, но и покровительственно, а два дня назад, когда Игорь доложил, что «Фортуна» к эксплуатации непригодна, повел себя как-то странно. Посоветовал не торопиться с выводами, хорошенько все взвесить и обдумать, хотя что он подразумевал под этим, Игорю до сих пор непонятно. А вечером того же дня Скоросветов вдруг стал объяснять, в каких обстоятельствах летчик покидает самолет, как много доработок приходится производить уже после того, как машина принята к эксплуатации, и так далее и тому подобное.
Игорь ломал голову, к чему клонит начальник? Уж не к тому ли, чтобы смягчить заключение? Все сроки сдачи «Фортуны» давно истекли, и новая отсрочка, несомненно, доставит коллективу (а особенно Веденину) большие неприятности. Но Скоросветов — бывший летчик-испытатель, он хорошо понимает, чем может кончиться такое попустительство.
— Я считаю, катапульта к эксплуатации пока непригодна, — твердо повторил Игорь.
Скоросветов ничего не ответил, только как-то подозрительно глянул на испытателя сквозь дымчатые очки, ухмыльнулся то ли осуждающе, то ли одобрительно и ушел. Больше разговора по поводу заключения они не заводили. И вот этот вызов. За два дня каждый все хорошо взвесил, обдумал и обсудил. А Скоросветов — думающий человек, проницательный и принципиальный, рассуждал Арефьев, кого попало он в испытатели не берет и к оценке «Фортуны», несомненно, подойдет объективнее, даже если заключение не понравится Веденину.