— Так точно! — ответил интендантский полковник. Меншиков подмигнул голубым веселым глазом Акиму;

— Ты, фенрих, нынче ночью прибыл?

— Так точно, господин светлейший генерал… — спутался заробевший Яблоков.

Меншиков раскатисто захохотал:

— Эх ты! Титуловать не знаешь! Ладно, не обижусь… — Он подтолкнул Акима. — Пошли со мной на сей боот…

Елизар, как находящийся при службе, продолжал одной рукой держать румпель, другой — шляпу. Меншиков подошел к ластбооту, поставил ногу на борт, хозяйственно оглядел суденышко — корпус, мачту, одобрительно кивнул.

— Ладная посудина, надежная, голландцы строили. Ихние суда не спешно ходят, зато крепки.

Обернулся к свите, небрежно бросил:

— Погодите здесь… Хочу пройтись к кораблям. Мы с его величеством, государем Петром Алексеичем, чай, тоже в морской службе.

Легко перепрыгнув через борт, взял у Елизара рукоять румпеля.

— А ты чего мешкаешь, береговая выдра? — это относилось к Акиму.

Аким засуетился, неловко перелез на палубу. Хоть по натуре был не пужливого десятка, даже храбрый, но сейчас заробел. У светлейшего, как он встал ногой на палубу, словно весь облик поменялся: сразу стал похож на царя Петра. Так же, как Петр, сердито ощерил рот, сощурил глаза, даже ус у него дернулся, как у царя, который страдал нервным тиком.

— Отдай конец! — капитанским голосом скомандовал Меншиков. — Матрозы, становись к месту. Со штирборта киль в воду. Пойдем правым галсом.

Матрозы Иван и Тимофей работали привычно: вывалили в воду один из бортовых килей, похожих на тюленьи ласты, ухватясь за канат, повисли на нем всей своей тяжестью, поддернули верхний рей, чтоб парус брал больше ветра. Боот плавно отошел. Меншиков взглянул назад на воду — велико ли расстояние от пристани, сунул румпель Елизару, присел на кормовую скамью, вытянул из кармана кисет и коротенькую матрозскую трубку.

— Ну, господа фенрихи, который из вас Яблоков, а который Овчина?

— Я есть Елизар Овчина-Шубников, — вскинулся Елизар.

— А я Аким Яблоков, — Аким уже несколько приободрился, доложился громко, отчетливо.

Меншиков поглядел на Елизара.

— Не круто ли, парень, к ветру берешь?

— В самый раз, — уверенно ответил Елизар. — Сей боот рысклив из-за малой длины.

Вельможа кивнул.

— Верно. Скажи, Елизар… как по батюшке-то?

— Артамонов…

— Так вот, Елизар Артамонов, есть, окромя тебя, кто из Шубниковых на государевой службе? Али ты один?

— Да почитай что один, — грустно ответил Елизар. — Брат еще недолеток, отец в вотчине проживает по причине хромоты. Крымской стрелой ему ногу повредило. Вот с материнской стороны родной дядя, генерал-инженер в Питерсбурхе, Талызин, вам известный.

Меншиков прищурился.

— Хромота для боярина службе не помеха. Что, не хочет отец служить, так, что ли? Вон Яблоковы служат, воевода отец-то твоего приятеля.

Елизар отвел глаза.

— Отец-то, может, хочет… Захудали мы…

— А-а, вот в чем дело, — светлейший понимающе кивнул. — Сия причина понятна. Мы, Меншиковы, как и вы, тоже древних кровей, да тоже захирели по бедности. Вот только с моей персоны опять в рост пошли. Так-то, фенрих. Служи справно, за царем служба не пропадет, даст бог, и вы в рост пойдете.

Оба фенриха в душе подивились: про светлейшего было точно известно, что он. сын пьяницы Данилы Меншикова, царского конюшего. Дворянин-то дворянин, да из худородных, таких, у кого крепостной челяди всего-навсего одна стряпуха, скотины — две курицы да петух, а земли — только двор возле крыльца. Но промолчали. Нынче светлейший самая близкая к царю персона и богат несметно.

Меншиков вдруг перестал набивать трубку, сунул ее в кисет, строго спросил:

— Ответствуйте мне, камрады, где и каким маниром вы эту черную цезарскую ворону поймали? Вы, часом, ему в дороге не наболтали, что, мол, голландский порох французы побрали и все такое?..

— Да что мы, пьяные были? — воскликнул Аким. — Разве ж о таком можно!

— Во те крест! Чем угодно побожусь да клятву дам, если надобно, что мы молчком молчали, зачем посланы! Дело государево. Разве может про такое офицер сболтнуть! — обиделся Елизар.

Меншиков кивнул.

— Ну, то-то ж… Никому, кроме меня, об этом знать не след. Генералу-квартирмейстеру — это особо дело…

Фенрихи подробно рассказали, как встретились с графом в фишгафском гастхаузе, про то, как вместе путешествовали, как повязали шведских драгун и захватили их лошадей, и про то, что узнали от шведского вахмистра.

Выслушав молодых людей, Меншиков не то засмеялся глухо, не то выругался про себя.

— Аи да граф! Значит, сия важная особа путешествует в почтовой карете, без слуг и без пожитков. Ой, ловок! Выходит, налегке порхает. Сегодня поутру завез ко мне рекомендательные письма от цезарских министров и католицких кардиналов.

— А чего ему надо? — простодушно вырвалось у Акима. Меншиков снова оскалился, переспросил:

— Чего ему надо? Ты, паря, женат?

— Нет… — смутился Аким.

— А ты? — Меншиков ткнул в бок Елизара.

— Не… — буркнул Елизар. — Я моряк, моряку жениться не след.

— Но-о, так и не след! — насмешливо протянул Меншиков. — Придет пора, женишься. Моряки не монахи. Ну так вот, робята! Прежде чем сватов засылать к невестиным родителям, умные люди подсылают какую бабку побойчее али старика знакомого выведать, что за невестой дадут, каково приданое? Вот такой бабкой и явился к нам цезарский граф. Шведы вроде не прочь мириться. Под Полтавой мы им крепко всыпали, да и сейчас колотим. Однако свейский сенат с нами в переговоры вступать стесняется, ихний король Каролус Двенадцатый пребывает в отъезде, все еще гостит у турок. А без него нельзя. Опять же прочие иностранные державы. Им, вроде, мира и хочется, и не хочется. Одни рассуждают так: пусть-ка русский со шведом друг другу носы расквасят, да оба и обессилят; нам от того выгода. А другим державам солдаты нужны, потому как шведы свои полки завсегда отдавали внаем французам, и немецкие князья тем же занимались. Эти державы миру хотят.

— Так, значит, граф мир станет предлагать? — спросил Елизар. — Эх, кабы сразу так. Нет, он начнет хвостом крутить, вертеть: что, де-мол, цезарю дадут, если тот миротворцем заделается? А цезарь мало не захочет…

Меншиков поглядел на воду, помолчал, потом нехотя добавил:

— Царь в отъезде, дельцов из посольского приказа тут нету, мне одному за всех отдувайся.

Раскидываю так: граф прикатил на случай. Ежели швед Штейнбок нас поколотит, мы посговорчивее станем, он тут и начнет меня склонять, чтоб я его величеству, Петру Алексеичу, мириться присоветовал.

Фенрихи недоумевали, с какой стати этот важный вельможа, главнокомандующий, можно сказать, заместитель самого царя в здешних местах, с ними разоткровенничался. Меншиков, верно, догадался, пристально поглядел на одного, на другого, привстал, уверился, что матрозы на носу, за парусом, не слышат.

— Я вам к тому все это толкую, — сказал он серьезно, — что может случиться, сей цезарец начнет вас к себе в гости зазывать.

— Нас? — в один голос воскликнули Елизар и Аким.

— Ну, вас, а то кого же? Граф не захочет здесь сиднем сидеть, он приехал дело делать. Русские для него народ незнакомый, своеобычный. Желательно ему, к примеру, с каким-нибудь нашим генералом или другим важным человеком поближе знаться. Как в таком разе быть? На чай, кофей к себе не зазовешь, не пойдут. Записочку, как, скажем, на ассамблее, с любовным изъяснением не пошлешь. А вы оба из знатных родов. Акимкин батя в чинах, при большом деле, а бояре Овчина-Шубниковы некогда в боярской думе заседали из первых. Во как! По французским али испанским обычаям, да и по австрийским, не столь важно, богат дворянин али беден, важно, каких он кровей. Там знатный дворянин повсюду вхож, со всеми знается. Так что цесарец беспременно с вами захочет свидеться, чтобы через вас с другими знакомство свести или узнать что.

— Так мы ж при службе, — возразил Елизар, — мы ж офицеры и присягу давали.