– Ну и кто его у тебя такого купит? – скептически сказал Алексей. – Я, конечно, понимаю, что между вами любовь и все такое, но повесить этот портрет на стену в госучреждении...

С обсуждаемого портрета на него с любовью и нежностью смотрел Лаврентий Павлович.

– Это уже не говоря о том, что могут задаться вопросом: где ты его таким видела, – добавил он. – Я не Отелло, но хранить такое дома мне будет неприятно. Предлагаю, когда поедем в Москву, подарить твое произведение его семье.

– Думаешь, его жена обрадуется? – с сомнением спросила Лида. – Если бы ко мне с твоим портретом заявилась какая-нибудь... ну ты понял. Я бы ей внешность точно попортила. Слушай, давай не будем продавать, а просто подарим в художественную галерею! Здесь она точно есть. И вряд ли они откажутся брать. И работа очень хорошая, и по политическим соображениям. Так и сделаем! И попросим ее туда передать Виктора Федоровича. Завтра воскресенье, вот и сходим. Надеюсь, тебя не заставят опять работать?

Ему не испортили выходной, и они около двенадцати, купив пирожные, постучали в квартиру Громаковых. Дверь им открыла Елена.

– Ребята! – искренне обрадовалась она. – Проходите и раздевайтесь. Муж у соседей, сейчас должен прийти. Что это у вас? Пирожные? Это хорошо, а то меня Виктор ограничивает в сладком. Сам уже в штаны не влезает, а за женой следит! Это картина? Неужели вы нас нарисовали?

– Нет, не вас, – ответил Алексей. – Вы пока успешно отбрыкиваетесь. Но из-за этого портрета мы к вам и пришли. В городе ведь есть художественная галерея?

– Есть и немаленькая, – подтвердила Елена. – Виктор в горисполкоме заведует культурой, так мы с ним в нее несколько раз ездили. Там не только картин, там и икон много. А вы, что, хотите поместить туда свою работу? Боюсь, что ничего не получится.

– А вы сначала посмотрите, – сказал Алексей, проходя в гостиную. – Сейчас мы его развернем.

Елена долго смотрела на портрет, потом подошла к окнам и полностью отодвинула шторы, после чего рассматривание продолжилось.

– Это ведь Берия? – сказала она. – Интересно вы его изобразили.

– Я его хотела нарисовать не вождем, а человеком, – пояснила Лида. – Таким, какой он дома со своими близкими.

– Странная тема для начинающего художника, – сказала Елена. – Но нарисовано здорово. Что стоите? Садитесь на диван, а я приготовлю чай.

Она еще раз взглянула на портрет и ушла на кухню.

– У нас, оказывается, гости! – сказал в прихожей Виктор. – И кто?

– Мы это, Виктор Федорович, – отозвался Алексей. – Володины.

– А, герой пришел! – обрадовался Виктор. – И жену с собой взял. Молодец! Меня на днях ваше начальство благодарило. Ценного, говорят, кадра нашел. Слышал, тебя собираются представить к награде. Расскажешь за что, или это секрет?

– А почему я об этом ничего не знаю? – спросила Лида. – Что ты еще натворил? Колись!

– Как-нибудь потом, – поспешно сказал Алексей. – Виктор Федорович, посмотрите на этот портрет.

– Великолепная работа! – оценил Виктор. – Руководитель партии и правительства, погибший на посту! Только он у вас здесь какой-то не такой.

– Потому к вам и пришли, – сказал Алексей. – Сначала хотели продать этот портрет нашим чекистам, но потом передумали. Лида изобразила Лаврентия Павловича таким, какой он, по ее представлениям, в кругу семьи. Вот мы и решили с вашей помощью подарить эту работу в городскую картинную галерею. Можно попросить мое начальство, но вам это будет сделать проще.

– Попробую, ребята, но ничего заранее не обещаю.

– Давайте все за стол, – выглянула с кухни Елена. – Только сначала помойте руки. И учти, Виктор, что это не я покупала пирожные, ребята принесли.

– Петр, ты еще не смотрел сегодняшнюю «Правду»? – спросила мужа Анна Алексеевна.

– Еще нет, – ответил Капица. – А что в ней?

– Большая статья о нашей Лидочке и портрет Сталина ее работы. Пишут, что еще никто из  художников его так талантливо не изображал. И что для этой работы она долго жила на его даче. Теперь этот портрет выставят в Третьяковской галерее. Хотят найти ее остальные работы и сделать экспозицию. Вот слушай, что написали: «Несмотря на свой возраст Лидия Самохина уже успела нарисовать немало замечательных картин. Мы просим тех, к кому они попали, прислать их в адрес Государственной Третьяковской галереи. Если владельцы согласятся, картины у них выкупят, если нет, то после согласованного срока им их вернут вместе с вознаграждением. Узнать ее работы можно по автографу в правом нижнем углу». И здесь же в статье приводят автограф. Совсем такой, как на наших картинах. Хорошо, что мы уже в Москве. Давай позвоним в Третьяковку. Я думаю, будет лучше, если на ее картины посмотрят многие, а не только мы и твои коллеги. Только твой портрет продавать нельзя, отдадим им его на время.

– Ну вот, портрет пристроили, можешь рисовать дальше, – довольно сказал Алексей, когда они простились с Громаковыми и вышли на улицу. – Рекомендую нарисовать Ангелину Васильевну и назвать картину «Портрет русской толстушки».

– Зря смеешься! – улыбнулась жена. – Вот возьму и нарисую. Она очень хорошая женщина с трудной судьбой. Это она с тобой мало делится, а мне многое рассказывает. Ей будет тяжело, когда мы уйдем. Понимаешь, она ведь ко мне относится так, как относилась бы к дочери. Если бы еще не закармливала сдобой. Я ее, конечно, люблю, но не настолько.

– А у нее дети есть? – спросил Алексей. – Я лично ни разу не видел, чтобы хоть кто-то приходил навестить или помочь. Даже дровишки рублю я. Только мне почему-то ее готовки не достается.

– Было два сына. Один погиб на войне, а другой... другого, можешь считать, тоже нет. Бросил он ее и уехал, перед этим забрав из дома все ценное и последние деньги. А мужа у нее никогда не было. И не вздумай ее осуждать, нет в этом ее вины. Расскажи мне лучше из-за чего тебя решили наградить, и почему этот факт твоей героической биографии не доведен до моего сведения. Что жмешься? Выкладывай как на духу!

– Да ничего особенного не было, – недовольно сказал Алексей. – Ну участвовал я в операции нашего уголовного розыска в Собинке. Пришлось немного помахать руками и пострелять. Года три-четыре назад это было бы обычным делом, сейчас от перестрелок стали отвыкать. Одного из парней у нас тогда ранили, ну а мы их взяли всех. Троих уже холодными и еще двое отделались побитыми мордами.

– Морды небось сам бил?

– Пришлось, – пожал он плечами. – Если бы не я, их бы там тоже положили. А так наши следаки из них немало полезного вытянули. Начальство оценило. А тебе не говорил, чтобы не волновалась.

– А ты обо мне подумал, когда полез геройствовать?

– Ну вот, началось! Малыш, я в милиции работаю или устроился дворником? А если в милиции, то в ней иногда стреляют. Успокойся, это случается редко. И я не лезу сдуру под пули. А погибнуть человек может от чего угодно. Сосулька упадет на голову, машину занесет или просто съест не тот гриб. А ты у меня сильная и умная и в случае чего сама все сделаешь. Эй, а драться-то зачем?

– Я за тебя вышла замуж, чтобы потерять и остаться одной в этом диком мире? Отвечай, не то еще не так тресну! Хочешь помереть и даже не оставить мне ребенка? Так знай, что я в тот же день из своего пистолета и застрелюсь! И плевать я хотела на весь остальной мир! Понял? Вот и живи так, чтобы такого не случилось!

– Здравствуйте, Алексей Александрович! – поздоровался Капустин. – Знаю, что вы скоро уезжаете, поэтому заскочил буквально на пару минут.

– Слушаю вас, Яков Федорович, – сказал Кузнецов.

– Прежде всего хочу сказать насчет картин. Кроме двух портретов, которые мы забрали у Аллилуевой, еще четыре картины передал академик Капица. Все выставлено в Третьяковке. Пока других предложений не поступало. Как вы знаете, в бумагах Берии мы ничего для себя не нашли. Вот я и подумал... Почему мы решили, что Сталин ему все передал? Книги он читал на даче, может быть, они на даче и остались?