Помимо фундаментальных причин распадения демократии были еще и конъюнктурные обстоятельства, проистекавшие не столько из характера кайзеровской империи, сколько из европейской политической жизни, сложившейся после Первой мировой войны.

Главным обстоятельством традиционно считается Великая депрессия — глубокий и длительный экономический кризис, поразивший мир в начале 1930-х гг. Люди теряли работу, беднели, нищали и в результате все больше симпатизировали радикалам, ставившим рынок под контроль государства. Число голосов, отдаваемых за национал-социалистов на выборах в рейхстаг, резко возросло буквально сразу же после начала кризиса. К 1933 г. оно более чем удвоилось, что позволило нацистам сформировать правительство. А оказавшись у власти, Гитлер милитаризировал экономику, ввел контроль над зарплатами и ценами, создал новые рабочие места и приобрел в итоге имидж «эффективного менеджера».

Будет ли в современной России экономический кризис, способный склонить симпатии миллионов к популистам-государственникам, предугадать невозможно. Однако объективные предпосылки для негативных явлений, сопоставимых по масштабу с Великой депрессией, у нас, увы, имеются. Сильная зависимость экономики от цен на нефть грозит в случае ухудшения конъюнктуры рынка энергоносителей сильным падением ВВП и реальных доходов.

В 2009 г. мы под давлением плохой конъюнктуры рухнули почти на 8%, правда, быстро поднялись. Сможет ли Россия столь же быстро оправиться после второй волны кризиса? Вряд ли. Особенно если эта волна будет связана не только с проблемами ипотечного рынка в США, а с нерешенностью фундаментальных проблем современной экономики.

Вторая проблема Германии времен Великой депрессии состояла в том, что симпатии к агрессивным националистам проистекали из того национального унижения, которое страна претерпела в результате поражения в Первой мировой войне, с последовавшей за этим оккупацией Рурской области и требованием выплаты столь крупных репараций, что они оказались немцам не по силам.

Унижение было демонстративное и с экономической точки зрения совершенно бессмысленное, поскольку для того, чтобы поднять экономику и выплачивать хоть какие-то суммы, Германия должна была, как минимум, контролировать Рур с его угледобычей и металлургией. Западным державам следовало либо расчленять Германию, но не требовать денег, либо требовать разумные суммы и при этом не расчленять. Однако политики решали свои сиюминутные задачи и не думали о перспективе, что обернулось в 1930-х гг. беспрецедентным по силе германским реваншизмом. Идея возрождения великой державы была воспринята на ура.

Подобных проблем в современной России нет. Тем не менее фрустрация, связанная с событиями последних десятилетий, у многих людей присутствует. Есть чувство, что мы были великой державой, что мы проиграли холодную войну, что мы обнищали после поражения, что НАТО проникает на «наши» территории в Восточной Европе, Прибалтике, Грузии.

В свете конспирологических теорий, привлекательных своей незамысловатостью, возникает вывод: раз мы обеднели, значит, враги наши от этого выиграли. Кто выиграл и как — неясно. Репараций мы вроде бы не платили (хотя уже нашлись чудики, посчитавшие размещение Стабфонда в американских ценных бумагах, подобными репарациями). Но чувство несправедливости происходящего есть у многих.

Вряд ли это чувство приведет к откровенному агрессивному реваншизму. В России начала XXI в., в отличие от старой Германии, сформировалось неидеологизированное общество потребления. Все хотят пива, футбола и связанного с этим футбольно-пивного патриотизма. Но мало кто хочет милитаристской власти типа гитлеровской, которая призовет воевать. И все же пореформенная фрустрация общества дает популистам определенный шанс.

Третья важнейшая проблема Германии 1930-х состояла в раздробленности тех сил, которые теоретически могли бы противостоять национал-социализму. Гитлеровская партия даже в 1933 г. не обладала абсолютным большинством. А на выборах 1932 г. она вообще имела лишь около трети голосов избирателей. Если бы национал-социализм воспринимался обществом в качестве первостепенной угрозы, то Гитлеру намного сложнее было бы прийти к власти. Однако в то время отношение к правому экстремизму было иным, нежели сейчас, поскольку Европа еще не прошла через трагический опыт Второй мировой войны, тоталитаризма и геноцида. Традиционные противоречия демократов, социал-демократов и коммунистов мешали образованию единого антигитлеровского фронта.

В XXI в. на Западе отношение к данной проблеме иное. Крайне правых обычно совокупными усилиями маргинализируют. Однако в России модным становится неприятие западных стандартов. Поэтому нельзя исключить того, что в кризисной политической ситуации российское общество может прореагировать в духе 30-х гг. прошлого века.

Особенно тревожит в этом смысле углубляющийся раскол власти и общества. Кремль с каждым новым поворотом политических событий плодит все больше обиженных, разочарованных, озлобленных людей. Причем преимущественно в элитах, т. е. в тех слоях, которые должны быть гарантами сохранения политической системы, позволившей им преуспеть. У кого-то отняли бизнес, к кому-то пришли с обыском, а кто-то просто раздражен тем, что с его мнением демонстративно не считаются.

Мы постепенно движемся к ситуации, при которой внутренние противоречия оппозиции могут оказаться незначимыми в сравнении со всеобщей ненавистью к власти. И если в подобной ситуации среди оппозиционеров станут доминировать радикалы, вероятность катастрофического сценария резко возрастет.

Впрочем, все вышесказанное демонстрирует, что распад Веймарской республики потребовал сочетания целого ряда неблагоприятных обстоятельств — экономических, политических, международных. Подобная комбинация является скорее исключением, чем правилом. В межвоенный период с его экономическими трудностями, фрустрацией и соревнованием «великих идей», презирающих буржуазную демократию, проблема стояла чрезвычайно остро. «Бегство от свободы», если воспользоваться знаменитым выражением Эриха Фромма, было характерно отнюдь не только для Германии. Авторитаризм давил демократию в целом ряде стран. Где-то мирными методами, где-то с помощью переворотов, а где-то посредством гражданской войны.

Однако с тех пор в Европе подобного обострения ситуации не бывало. Возможно, и не будет. Хотя, если какой-то экономический кризис окажется сопоставим по масштабам с Великой депрессией, не исключены печальные последствия.

И, наконец, мы поговорим о роли субъективного фактора в установлении тоталитарного режима. Далеко не каждый политик может претендовать на то, чтобы стать покорителем многомиллионных масс. Современным российским лидерам — как из числа представителей власти, так и из рядов оппозиции — не стоит думать, будто в кризисный для России момент они смогут легко возобладать над мятущейся толпой. Для этого нужны особые свойства личности вождя и особый характер его общения со слушателями. Во всяком случае, пример германского фюрера говорит именно об этом.

Гитлер обладал рядом черт, определявших характер его деятельности.

Первая черта — фюрер был абсолютно помешан на власти, он страстно жаждал ее, он выстроил всю свою жизнь так, чтобы рано или поздно ее добиться. Наверное, в значительной степени это желание определялось тем, что в молодости он потерпел крах, пытаясь стать знаменитым художником, а потому с годами старался компенсировать неудачи, доказывая себе самому и обществу в целом свою неординарность, свою гениальность.

Данный момент важно иметь в виду, чтобы понимать, какой человек может стать вождем фрустрированной толпы. Скорее всего это не мыслящий рационально политик, методично соотносящий плюсы и минусы своих действий. И это не успешный представитель элит, у которого в жизни помимо политики есть хороший дом, площадка для гольфа, дорогостоящие путешествия и прочие развлечения. Народный вождь — это маргинал, который все ставит на карту и так жаждет успеха, что поглощающая его страсть передается внимающей ему аудитории.