Тогда он снова начинал укорять себя.

«Ты подл, ты жалок, ты безумен, Элиас Портолу, каторжник, чего могли ждать от тебя твоя мать, твой отец, твои братья? Ты обесчестил свой собственный дом, предал своего брата, свою мать, себя самого. Каин, Иуда, подлец, ничтожество, негодяй. И что ты теперь будешь делать? Что тебе еще остается кроме как покончить с собой?»

И он предавался воспоминаниям и чувствовал, что теперь любит Магдалину до самой смерти и что при первом же случае снова впадет в грех, и при этой мысли волосы на его голове шевелились от ужаса. Так он доехал до овчарни. Выезжая с пастбища, он медленно поднял глаза и, словно во сне, посмотрел на пейзаж, расстилавшийся перед ним: молчание и зелень, грустная зелень зимы; скалы, кромка леса, тяжелая и неподвижная на фоне серого неба, — все казалось ему изменившимся и враждебным.

«Что я сделал? Что я сделал? Как я буду смотреть в глаза моему отцу?»

Однако Элиас выдержал взгляд отца, и не только взгляд. Ему пришлось также выслушать его слова, которые жестоко ранили его.

Ты развлекся, ягненок мой? Да ладно, я уж по лицу вижу: у тебя лицо как воск; должно быть, ты был на маскараде, танцевал, не спал всю ночь и хорошо провел время; мне говорят об этом твои глаза, сынок. А твой отец тем временем работал, следил, чтобы не стащили чего, пока ты развлекался. Ну, ступай, и не думай, что мне завидно; нынче твое время, мое время прошло, к тому же сейчас пост. А тетушка Аннедда чем занята? А, она передала мне пшеничные лепешки и блинчики — не забывает старого пастуха. А Магдалина, дитя, что делает? Развлекается? Ну, пусть развлекается, голубка; она святая, как тетушка Аннедда; да Магдалина и похожа на нее больше, чем дети самой Аннедды.

«Ах, если бы он знал!» — дрожа думал Элиас; каждое слово отца задевало его за живое. Между тем он не мог отделаться от своих мыслей в присутствии дядюшки Портолу. и как только смог, ушел в поисках одиночества и, не отдавая себе отчета, захотел увидеть дядюшку Мартину. Но старика нигде не было. Пересекая пастбище, Элиас повстречал только Маттиа, который брел спокойно и молчаливо, вооруженный длинным посохом. Больше никого. Только это огромное мертвое небо; на фоне недвижной природы пастбища казались еще более пустынными и бескрайними.

Элиас снова переживал в памяти маскарад, шум и краски толпы, ганец с Магдалиной; и малейшее воспоминание заставляло его вздрагивать. Ах, все, кого он видел, были счастливы, и только он был обречен страдать в одиночестве, и его счастье обернулось смятением. Он снова начал бунтовать; раз уж первый шаг сделан, раз уж душа его была безвозвратно потеряна, почему не продолжить радоваться жизни?

«Я глупец, — думал Элиас, — Магдалина не может больше жить без меня, она мне сказала об этом, а я ей поклялся, что всегда буду принадлежать ей. Почему я должен делать ее несчастной? В этом мире мы не сделаем больше ничего плохого; мы будем всегда жить как муж и жена, и Пьетро никогда не будет страдать из-за нас». И его лицо прояснялось при мысли о таком счастье; но сразу же, мгновенно, он чувствовал ужас от этой мечты, и ему хотелось кататься по земле, сдвинуть скалы, кричать небу о своем грехе, биться головой о камни, чтобы все забыть, чтобы избавиться от желаний и воспоминаний.

С наступлением вечера его одолела грусть и непреодолимая слабость. Он начал смотреть на горизонт, в сторону Нуоро, с желанием вернуться и еще раз увидеть Магдалину, увидеть хотя бы издалека, хотя бы пожать ей руку, хотя бы склонить голову ей на грудь и заплакать как ребенок.

— Я иду, иду, — бормотал он, как в ту ночь, когда жар свалил его поддеревом. — Я иду, иду.

Он чуть было не тронулся в путь, но, сделав первый шаг, понял, что им двигало не только желание издалека увидеть Магдалину, но и смертный грех, дьявол, жаждущий его повторного падения.

«Куда ты идешь, Элиас Портолу? Неужели ты не мужчина?» И он не пошел; но он испугался самого себя и своей слабости; и ему пришла в голову мысль броситься в ноги отцу, признаться во всем и молить его:

«Свяжите меня, отец, заприте между двух скал, не дайте мне уйти, не оставляйте меня одного, помогите мне побороть дьявола».

«Ну нет, он убьет меня, если я скажу ему это! — думал он потом, — и будет прав, раздавив меня ногой, как лягушку».

Несколько дней он боролся так с самим собой, после того как он победил себя в первый вечер, в последующие дни победа давалась ему уже не так тяжело, и он не вернулся в Нуоро. Но силы покидали его, смертельная тоска не оставляла его ни днем ни ночью: он чувствовал, что если он возвратится в город и снова увидит Магдалину, то не сможет больше противиться искушению.

Тогда он снова отправился на поиски дядюшки Мартину, пересек пастбище, перепрыгнул через стену и углубился в лес. Ночь была залита необыкновенно ярким лунным светом; от проносившегося по верхушкам деревьев ветра там все время стоял звучный шум, но под кронами дубов не шевелился ни один листок. Яркая и безмятежная луна плыла над ветвями; среди серебряного блеска очертания других лесов были черны, как горы. Лес, окружавший Элиаса, был похож на рощу из волшебных сказок.

Элиас шел не спеша; его зоркие глаза различали ямы, скрытые в тени ветвей; издалека он заметил, что в лачуге дядюшки Мартину горел свет, и внезапно, несмотря на грусть, не дававшую ему покоя, приободрился.

Наконец-то он нашел, кому доверить ужасную тайну, гнетущую его сердце, но, когда он зашел в лачугу и поприветствовал дядюшку Мартину, им овладело отчаяние. Что мог сделать для него этот старик? Что сказать ему? Что сделано, то сделано, и даже если бы свод небесный обрушился на землю, что-либо исправить было невозможно. И то, чему суждено было случиться, случилось бы все равно, какой бы совет ни дал ему старик.

Элиас вспомнил, сколько хороших советов дал ему дядюшка Мартину; от его советов Элиасу всегда становилось легче, но он никогда не следовал им. Думая об этом, Элиас безвольно опустился на стул перед очагом с таким явным выражением страдания на лице, что дядюшка Мартину сразу же обо всем догадался.

— Где вы были? — промолвил Элиас, — я вас столько искал.

— Зачем ты искал меня, Элиас Портолу?

— Я вас так давно не видел.

— А сейчас куда ты собрался в такое время?

— Я пришел к вам, дядюшка Мартину.

— Ты был в городе?

— Нет, после последнего дня карнавала не был.

— Ты искал меня после карнавала?

— Да, — сказал Элиас, затем почувствовал, что дядюшка Мартину обо всем догадывается, и покраснел.

— Ты жалко выглядишь, — произнес дядюшка Мартину, неотрывно глядя Элиасу в глаза, — у тебя на лице печать смертного греха. Зачем тебе искать меня, если мои советы тебе не нужны?

Как раньше, Элиас поднял широко раскрытые и затуманившиеся глаза навстречу кабаньим глазкам старика, диким, но в то же время добрым; и дядюшка Мартину почувствовал, что его каменное сердце сжалось. Ему показалось, что Элиас Портолу, этот красивый и слабый, как женщина, юноша, ищет у него убежища в ненастье, как ягненок под кроной дуба.

«Зачем упрекать его? — подумал дядюшка Мартину, — он страдает, это видно, он краснеет от стыда; накидываться на него все равно что обрушивать топор на тростник». И все же он спросил суровым голосом:

— Почему ты пришел сейчас, Элиас Портолу? Чего ты ждешь от меня, что я тебе скажу? Если бы ты послушался моих прежних советов!

— Слова! Слова! — дал Элиас волю своим чувствам, и в его голосе сквозило неподдельное отчаяние. — Как знать, послушайся я вас раньше, мой брат, может, и убил бы меня? И все же тогда я не так его оскорбил, как сейчас, а теперь он и волоса на моей голове не тронет. Так-то живут в миру, дядюшка Мартину! Вот это-то и есть судьба, это и есть дьявол, который преследует нас.

— Так все-таки зачем ты пришел?

— Так вот, — продолжил Элиас, все более отчаиваясь и раздражаясь, — да, я пришел просить у вас еще одного совета и уверен, что ваш совет будет стоящим; я пришел просить у вас помощи, и я уверен, что вы, чтобы помешать мне вернуться в Нуоро, если искушение не отпустит меня, сможете связать и спрятать меня, но я не знаю, последую ли я вашему совету и не попытаюсь ли я покусать ваши руки и удрать и сделать то, что хочет дьявол.