— Девчонки, а может, она просто нас боится и поэтому ни с кем не разговаривает?

Я удивился. Боится! Значит, я боюсь, Мальгерчик боится и она тоже? Что-то здесь не так. Какие-то сплошные трусы.

— Она боится? — захохотала Данка Козловская. — А вы что, не видели, как она с Левандовским трепалась?

Меня это задело. Я стал слушать внимательней. Болтала с Левандовским… Ни разу не видел, чтобы она с ним разговаривала, но если девчонки говорят, значит, так и было.

— Точно! — поддержала Данку Сковроньская. — Она себя, наверно, неотразимой считает!

— А ты что, скажешь, она некрасивая? Видела, как мальчишки на нее пялятся? — спросила Лидка.

Сковроньская завелась еще больше:

— Ну знаешь! На нее? Да около нее один только дурак Левандовский и крутится…

— А тебе завидно?

— Да тише вы, девчонки, а то она услышит и начнет еще больше нос задирать, — заключила Милецкая.

Они сразу перешли на шепот, и я уже ничего не слышал. Но и так я узнал немало. То, что девчонки говорят о Левандовском и Ирке, меня здорово взбесило.

Эх, был бы у меня настоящий друг, я бы с ним поговорил… О чем? Например, о том, что может связывать Ирку с Левандовским и почему я так злюсь из-за этого…

После уроков я пошел к Зюте. С тех пор как она вышла замуж — к счастью, не за Гуркевича, — она жила отдельно. И сейчас почти целыми днями сидела дома, потому что скоро должна была родить ребенка и муж запрещал ей болтаться по городу.

Плохо, когда между братом и сестрой маленькая разница в годах, но если сестра, как моя Зюта, старше намного, тут есть свои преимущества. Это и не мама, которая обычно ничего не понимает или делает вид, что не понимает, и не девчонки из класса. Зюте лет двадцать пять или двадцать шесть, и с ней можно говорить обо всем. Во всей нашей семье — с ней одной.

Когда я пришел, она даже обрадовалась.

— Наверное, опять на кино не хватает? — спросила Зюта. — Ну что ж, двадцать злотых я тебе, пожалуй, дам, но учти: это последние до конца месяца. Потом я буду в роддоме… Однако отработать тебе их все-таки придется, — пошутила она.

— Что? В погреб лезть, уголь засыпать?

— Вот еще! Для настоящего мужчины это не работа, а одно удовольствие. На это у меня муж есть…

Я слегка растерялся:

— А мне что делать?

— Будешь гулять с маленьким, когда я на работу выйду… Он ведь днем у вас с мамой будет.

— Но ты же, наверное, не сразу на работу выйдешь?

— Нет, конечно. Месяца четыре дома посижу.

Я облегченно вздохнул. Стоит ли огорчаться из-за того, что там через четыре месяца случится? А двадцать злотых на дороге не валяются.

— Ладно, отработаю!

Я еще покрутился по квартире — ведь не на работу же я пришел набиваться — и наконец решился:

— Зютка… Скажи мне: если девчонка влюблена, она бывает грустная или веселая?

Она совсем не удивилась, что я об этом спрашиваю. И вообще, сколько я помню, Зюта никогда не удивлялась даже самому глупому моему вопросу. Повезло мне с сестрой!

— А сколько лет этой девочке?

— Ну, лет четырнадцать или чуть побольше. В общем, взрослая.

Зютка немного подумала.

— Трудно сказать, Яцек… Скорее, не должна она быть грустной, если, конечно, это не какая-нибудь подбитая гусыня…

— Ну нет! — возмутился я. — Скажешь тоже, гусыня!

— Ну, вот видишь… С девчонками всегда непонятно. Чудные эти девчонки. В этом возрасте хуже всего то, что они сами себя не понимают… Послушай, Яцек! А тебе-то зачем из-за этого грустить?

— Мне? Мне незачем…

— Вот и не думай об этом. Старайся быть к ней повнимательней… Тогда и узнаешь, влюблена она или нет.

Не так уж и много узнал я от Зюты. Только выйдя на улицу, я сообразил, что она, наверное, неправильно меня поняла. Зачем она сказала, чтобы я был повнимательней к Ирке? Может, решила, что я интересуюсь, не в меня ли она влюблена? Ну и свалял же я дурака!

Однако после разговора с Зютой я на всякий случай стал приглядываться, как Левандовский ведет себя с Иркой. Ничего особенного я не заметил. Где уж Левандовскому быть внимательным! Дурак он, и больше ничего.

Вот Мальгерчик совсем другое дело. Он бы смог стать настоящим другом. Но это к делу не относится. Как все-таки быть с Иркой и Левандовским? Может, она такая грустная вовсе не потому, что влюблена в него? И что мне за дело до их отношений? Зюта права: не должен я расстраиваться из-за этого. Не должен.

Последнее время я как-то незаметно сблизился с Мальгерчиком. Так уж получилось. Однажды на большой перемене я подошел к нему.

— Послушай, Мальгерчик! Ты не знаешь… Завтра на физкультуре мы играем в хоккей?

— Ясное дело…

— Да, конечно… — глупо согласился я.

Мальгерчик многозначительно взглянул на меня и неожиданно спросил:

— Слушай, а ты знаешь, что девчонки называют ее Принцессой?

— Знаю…

— Ну и что скажешь?

— А мне-то какое дело? Принцесса… Неплохо звучит. Зовут же Бурацкого Бураком или просто Дураком, и то ничего… Мальгерчик, а ты завтра играешь? Тебя включили в команду?

— Играю, и ты, кажется, тоже.

— Я — да, а Левандовский?

— Откуда мне знать? Он же в другой команде…

— Вот именно! — произнес я со значением, давая Мальгерчику понять, что я имею в виду. Но он не понял. Тогда я пояснил: — Подговори его, чтоб играл… Мы его так срежем!

— Чего это ты на него взъелся? — удивился Мальгерчик.

— Я? Тебе показалось…

И все же я весь урок приглядывался к Левандовскому. Красавчик. Всем нашим девчонкам нравится. Значит, и Ирке тоже? Неожиданно для себя я вдруг решил, что сегодня же должен поговорить с ней. Все равно о чем, но так, чтобы все в классе видели.

Однако прошла одна перемена, потом другая, а я все не подходил к Ирке. Только злился на себя. На физике учитель послал меня и Лидку Новак в физический кабинет за амперметрами. При этом он подчеркнул, что нести приборы должен я, а она будет за мной присматривать, чтобы я не просидел в кабинете полдня или чего-нибудь оттуда не стащил.

Лидка пользовалась репутацией серьезной девочки, и на нее часто возлагали воспитательные функции. И вот когда мы возвращались из кабинета физики — впереди Лидка, бренча ключами, а следом за ней я с амперметрами, — меня вдруг осенило, что это именно Лидка сказала тогда об Ирке, будто Ирка всех нас боится. Наверное, Лидка разбирается в этом?

— Послушай, Новак, — обратился я к ней. — Скажи, как по-твоему, Мальгерчик трус?

Она с удивлением уставилась на меня.

— Мальгерчик трус? Да он хулиган, такой же, как и ты.

— Ну-у, уж сразу и хулиган…

— Я не говорю, что он плохой парень, — поправилась Лидка. — Просто вечно во что-нибудь ввяжется, со всеми дерется…

— Это верно, — согласился я.

— Вот видишь! А ты говоришь, трус. Хорошие шуточки!

— Послушай, Лидка! А обо мне ты так не думаешь? — решился я спросить.

Она посмотрела на меня, как на чокнутого.

— Ты что, спятил? Тоже мне трус нашелся! Несешь какую-то ахинею!

Она, конечно, права, глупости все это. Но ведь думал же я об этом несколько дней подряд. Чуть сам не поверил. И если мы оба не трусы — почему же никак не решимся поговорить с Иркой? И не я или Мальгерчик в отдельности, а оба сразу. А вот Левандовский может. Интересно получается.

После уроков, уже на улице, Мальгерчик окликнул меня:

— Яцек! Я выяснил! Левандовский будет играть. Слушай, если скажешь, что у вас там вышло, я с тобой. Ну так что?

— «Что, что»! Глупости, вот что! — взорвался я. — И чего вы все так его любите? Не приставай больше ко мне со своим Левандовским, оставь его девчонкам. Я вообще не буду играть.

Мальгерчика мой взрыв совсем не удивил, и я понял почему. Из дверей школы как раз вышли Ирка и Левандовский и направились в сторону центра. А раньше Ирка после уроков всегда шла прямо домой, за реку.

— Пойдем посмотрим, что сегодня в кино, — предложил Мальгерчик, и мы медленно пошли за ними, хотя я умирал от голода и вообще должен был лететь домой.