Ирка дошла с Левандовским до площади, а потом неожиданно простилась и скрылась в каком-то магазине. Это нас несколько разочаровало.

— Если уж мы здесь, — сказал Мальгерчик, — зайдем на минутку ко мне. Ты ведь у меня еще не был.

Я просидел у Мальгерчика около часа, меня накормили обедом, а потом мы пошли в кино и взяли билеты на шесть часов. Я совершенно забыл о Левандовском. Только на следующий день, перед матчем, я вспомнил, как он действует мне на нервы.

Выйдя на поле, я оглядел лед, где Левандовский отрабатывал удары по воротам. Потом подъехал к Мальгерчику и спросил:

— Ну как? Делаем ему подсечку?

— Брось ты! Зачем? Одно дело, если он случайно подвернется под клюшку… Но специально, по-моему, не стоит.

Ирка не пришла смотреть матч, как другие девчонки. Наверное, ее это не очень интересовало, и она осталась в классе. Матч, впрочем, был слабый, играли вяло, в плохом темпе, как-то все не клеилось. Так что даже хорошо, что она не видела.

Левандовский, на его счастье, не попался мне под руку. Зато я сам вдруг растянулся и со всего разбега проехал метров десять на животе. Я, должно быть, сильно ударился рукой об лед, потому что клюшка у меня сломалась. Рука сразу одеревенела, сначала даже больно не было. Но когда я стянул перчатку, то увидел, что ладонь посинела и распухла. Пришлось мне покинуть лед.

Мальгерчик потребовал, чтобы прервали матч, потому что у нас не было запасных игроков, но наши противники отказались. После долгих пререканий они сняли самого слабого своего игрока, и обе команды играли четверками. Нашим много забили, но я этого уже не видел: пошел домой.

Два дня я не был в школе, потому что врач назначил мне процедуры. Это не помогло, и руку пришлось затянуть по локоть эластичным бинтом. И в довершение ее повесили на перевязи, как какому-нибудь инвалиду или жертве несчастного случая.

Мне было немного не по себе, когда я входил в класс. Я думал, надо мной будут смеяться. Но никто не засмеялся. Рядом с Мальгерчиком, прямо за Иркой, было свободное место. Мальгерчик, по обыкновению, что-то жевал. Он всегда, как только приходит в класс, начинает есть, достает из сумки какие-нибудь бутерброды и потом не пропускает ни одной перемены. Он парень здоровый. Должен подкрепляться.

— Привет хоккеисту! — бросил Мальгерчик. — Живой? Тогда садись рядом. Здесь свободно, я дал Боровику отставку. Он мне здорово действовал на нервы, и вчера я ему сказал: «Или ты перестанешь грызть ногти, или вали отсюда». У меня от него прямо живот заболел.

— Ну и что? Перестал? — поинтересовался я.

— Живот? Перестал. А Боровик отправился к Орловскому. Будет комплект: тот в носу ковыряет. Ну не артисты?

Я сбросил свою сумку и уселся прямо за Иркой. Она повернула голову, посмотрела на меня и вдруг говорит:

— Болит еще рука?

— Под гипсом не болит! — ответил за меня Мальгерчик. — Я знаю, у меня когда-то нога была…

— А сейчас ее нет? — усмехнулась Ирка.

— Ну, в гипсе была, ясное дело, — поправился Мальгерчик. — Год или два назад.

— У меня нет гипса, — прервал я его. — Это эластичный бинт.

— Значит, должна болеть! — сказала Ирка.

— Как это вообще случилось? — сразу принялся за расследование Мальгерчик. — Ты вел шайбу к воротам, да? И вдруг шайба пошла вбок, а ты пропахал лицом по льду. Тебя кто-то толкнул?

— Откуда я знаю? Может, и толкнул…

— Как это толкнул? — удивилась Ирка. — Кто?

— Да разве так важно кто? Я вот, например, в судьи не гожусь, — пустился в разглагольствования Мальгерчик, — слишком я нервный для этого. Попался бы мне такой тип в руки…

Я не стал слушать, что сделал бы Мальгерчик, я смотрел на Ирку и думал, как все-таки глупо устроен человек. Сколько я мучился, не зная, как с ней заговорить, а сегодня — пожалуйста — говорим как ни в чем не бывало. И она даже интересуется, что у меня с рукой…

— …именно так я бы и сделал, такой я человек, — заключил Мальгерчик.

И я так и не узнал, что же он за человек, этот Мальгерчик. Впрочем, кому он все это рассказывал — неизвестно: Ирка уже тоже его не слушала.

Предположение Мальгерчика, что меня толкнули, озадачило меня. И хоть, по правде говоря, не так уж это было и важно, но я никак не мог отвязаться от этой мысли. Если меня в самом деле толкнули, кто это мог сделать? Я стал припоминать, что происходило на поле, когда я упал…

Мальгерчик, как бы разгадав мои мысли, шепнул мне:

— Нет, это не Левандовский. Он в это время как раз около наших ворот ошивался. Я ведь его опекал. Как мы и договорились. Это уж потом, когда ты ушел с поля, я на него плюнул…

Тут Вальчак, которая стояла возле окна рядом с нашей партой, как-то странно посмотрела на меня и говорит:

— Смотрите, раненый пришел… Ты что, теперь здесь сидеть будешь?

— Допустим. А тебе-то что?

— Ничего! Мне-то все равно. Сиди хоть на шкафу!.. — рассмеялась она, как будто было отчего. — Сиди, пожалуйста… Вчера, правда, Левандовский сказал, что он здесь сидеть хочет. Поближе к Принцессе.

Ирка снова повернулась к нам.

— К кому поближе? — спросила она.

Мы с Мальгерчиком переглянулись: значит, она не знает, как ее в классе называют!

— Сиди, — буркнул мне Мальгерчик. — Парта моя, я здесь распоряжаюсь!

В это время ни к селу ни к городу в разговор влезла Сковроньская. Вечно ей нужно свое слово вставить.

— Не притворяйся, Ирка, будто ты не знаешь, рядом с кем Вальдек сидеть хочет! Вы ведь, кажется, вчера вместе в театре были…

— В каком это еще театре? — удивился я.

— Весь класс вчера в театре был, — объяснил мне Мальгерчик. — Нас на автобусе возили. Жаль, ты не смог.

— «Весь класс, весь класс»! — передразнила его Сковроньская. — Но Ирка-то сидела рядом с Левандовским, скажешь, не так?

— А я сидел рядом с колонной! — попытался сострить Мальгерчик.

Ирка почти со страхом вслушивалась в разговор, поглядывая то на Сковроньскую, то на Мальгерчика, то на Вальчак, которая теперь уселась на подоконник и, раскачивая ногами почти у нас под носом, продолжала:

— Ой, умора! Принцесса ничего не понимает…

— Не пачкай стену, ты, новоявленная Брижитт Бардо! — рявкнул на нее Мальгерчик. — Кому говорю? — переспросил он, и Вальчак перестала махать ногами, но Мальгерчик все равно стащил ее с подоконника.

— Хам… — огрызнулась она и показала Мальгерчику язык.

Я думал, на этом все и кончится и Ирку оставят в покое. Но не тут-то было. Сковроньская со сладкой улыбкой обратилась прямо к Ирке:

— Жалко, ты не слышала, что сказал вчера Вальдек после спектакля: пусть, говорит, она строит из себя кого угодно, я ее все равно раскушу…

— Девочки, чего вы от меня хотите?.. — начала было Ирка и замолчала, глядя на нас с Мальгерчиком, будто мы могли ей чем-то помочь.

Я взорвался:

— Кого это он раскусит, интересно? Я что-то не понимаю, кого это он собирается раскусить? Несешь, Сковроньская, бред какой-то…

— Да что ты их слушаешь!.. — махнул рукой Мальгерчик. — Они же дуры несусветные!

Сковроньская обиделась, но Вальчак так просто из себя не выведешь. Она спокойно продолжала:

— Как это кого? Ты что, в самом деле не знаешь, кого Левандовский раскусить собирается? Принцессу, разумеется!

— Не впутывайся ты в их бабские дела! Добром советую, — буркнул Мальгерчик и, вдруг вспомнив о еде, принялся за очередной бутерброд. Потом, уже с набитым ртом, обратился к Вальчак: — А ты, видно, совсем рехнулась! От тебя только и слышно: «Левандовский, Левандовский…»

— Когда собака ест, она не лает! Чтоб не подавиться! — моментально парировала Вальчак.

Мальгерчик, однако, остался цел. Начался урок, пролетел второй, третий… Чудно мне было сидеть за его партой. Когда Ирка откидывала назад голову, чтобы посмотреть на доску, ее волосы почти касались моей тетради. Один раз она даже обернулась и попросила у Мальгерчика линейку. Да, это место было лучше моего прежнего.

Мальгерчик, кажется, тоже был рад, что я с ним сижу. Он с улыбкой поглядывал на меня, пытался всучить свои бесчисленные бутерброды и наконец на контрольной по польскому написал на промокашке: «Оставайся насовсем, увидиш: тебе будет неплохо».