Когда к выздоровленью наконец
Мне жизнь свое прислала приглашенье,
В тот незабвенный и недавний день
Она так щедро подарила мне
Способность мир по-новому узреть.
И золотом затопленное небо -
Как коврик созерцанья
Отшельника всевышнего.
И сокровенный изначальный миг,
Времен исток,
Открылся предо мной.
И я постигнул, что мое рожденье
Нанизано на нить рождений прежних;
И словно солнца семицветный свет,-
Так зрелище в одном себе хранит
Поток других, невидимых творений.
Когда в сетях невыносимых мук
Беспомощным я вижу человека,
Я и представить даже не могу,
Что для него возможно утешенье;
Но под влияньем собственных страстей
Я корень этой муки знаю,
Хоть в этом знанье утешенья нет.
Коль мне известно,
Что истина высокая таится
За волей человеческой души,
Что радостей и мук она превыше,
Я начинаю понимать, что люди,
Той истиной питающие души,-
Цель высочайшая всего творенья.
Они – одни они,
И, кроме них,- никто.
А те другие,
Что в плену
Обыденных привязанностей тонут,
Подобны тени -
И мнимы муки их,
И радость их обманна.
А боль их ран, хоть и неумолима,
С мгновеньем каждым меркнет,
В истории следа не оставляя.
Когда тебя во сне моем не вижу,
Мне чудится, что шепчет заклинанья
Земля, чтобы исчезнуть под ногами.
И за пустое небо уцепиться,
Поднявши руки, в ужасе хочу я.
В испуге просыпаюсь я и вижу,
Как шерсть прядешь ты, низко наклонившись,
Со мною рядом неподвижно сидя,
Собой являя весь покой творенья.
Бьют часы вдалеке.
Грохот города, оглушающий небо,
Отошел от меня.
В зное месяца магха из дальних пределов памяти
Беспричинно возникло виденье.
Проселок бежит вдоль реки,
Нанизывая деревеньки.
Вековая смоковница…
Люди сидят в ожиданье парома
Рядом с товарами, что несут на базар.
Под железною крышей амбаров -
Кувшины с душистою патокой.
На запах ее бегут деревенские псы и облизывают
кувшины.
Роятся мухи.
Посреди дороги носом в землю уперлась арба,
Груженная джутом.
Орут грузчики, таская кипу за кипой
В склад.
Распряженные буйволы
Пощипывают траву на зеленой обочине
И колотят себя по бокам опахалом хвоста.
Ссыпано в кучу горчичное семя,
Ожидает, когда и его упрячут в амбар.
К гхату причалил рыбачий челнок,
Жена рыбака к бедру прижала корзину.
Распластался коршун над головой.
Челны перекупщика уткнулись в пологий берег.
Рыбак, опутан лучами солнца, на крыше плетет сеть.
Ухватившись за шею буйвола,
Крестьянин плывет через реку.
А над ближней рощей вздымается храм,
Сияющий в утреннем солнце.
По невидимой грани полей мчится поезд,
И все уменьшается, все уменьшается,
Оставляя на груди ветров черточку звука,
Дымный след волоча за собой -
Длинный стяг покорителя расстояний.
И еще невзначай вспоминаю: было это давно,
В полуночный час.
К берегу Ганги причалена лодка.
Водная гладь – в лунном свете.
По берегам черные вырезы затаившегося леса,
Меж деревьев – пламя светильников.
Я очнулся внезапно.
В молчаливый ночной небосвод
Устремляется песнь – молодой слышится голос.
Уносится стройная лодка в волнах отлива
И вдруг исчезает.
Лес, затаившийся по берегам, вдруг прохватывает
ознобом.
Образ ночи, увенчанной лунной короной,
Безмолвно покоится на ковре потревоженных
сновидений.
Западный берег Ганги, жилье на окраине города.
Бесконечно длинная отмель
Словно подчеркивает пустоту оголенного неба.
По сжатому просу ходят коровы;
Деревенский мальчишка
Хлыстом отгоняет козла от бахчи.
А там – крестьянка с корзиной на бедре
Собирает овощи.
Порой у кромки реки
Истомленные лодочники проходят, сгибаясь под бечевой,
И всё – и потом весь день ни души на реке и на суше.
Вблизи, в одичавшем саду, возвышается дерево чампак.
Под огромным молитвенным нимом
[108] – скамейки,
Густа и торжественна его венценосная тень,
По ночам там спят журавли.
Вода с наливного колеса,
Журча, убегает по желобу,-
Напоить кукурузное поле.
Женщина крутит домашнюю мельницу,
На руках ее медные браслеты.
Монотонное трение жернова наполняет звуками полдень.
Это все мимолетно увидено,
Мимоходом услышано
И находится где-то на грани сознанья.
Забытые образы
Порождают в сердце боль разлучения с жизнью
Под бой отдаленных часов.