Склоненный над сохой, тоскливо напевая,
Встает он предо мной:
Заботы, и труды, и мука вековая
Избороздили лоб крутой.
Душой младенец он, хоть голову склонил,
Как немощный старик, —
Ведь с детства трудится и не жалеет сил,
К невзгодам он привык.
Где плуг его пройдет, где лемехами взроет
Земли могучий пласт,
Там рожь волнистая поля стеной покроет,
Земля свой клад отдаст.
Так отчего на нем рубаха из холстины,
Заплатанный армяк?
Зачем, как нищий, он прикрыл отрепьем
спину?
Работник он, батрак.
С рожденья он — батрак, хоть вольным
прокричали
Властители его;
В нужде безвыходной, в смиренье и печали
Сам гнется под ярмо.
Чтоб как-нибудь прожить, — он жизнь, и труд,
и волю
За корку хлеба продаст,
Но горький этот хлеб его не кормит вволю
И новых сил ему не придает.
Тоскует молча он и с песней невеселой
Землицу пашет — не себе,
А песня — кровный брат, снимая гнет тяжелый,
Не хочет уступить судьбе.
А песня — как роса, живящая растенья,
Когда сжигает зной;
А песня — как раскат, как гул землетрясения,
Растущий под землей.
Но все ж, пока гроза не грянет, полыхая,
Томится он, не смея глаз поднять,
И землю пестует, как мать свою лаская,
Как сын — родную мать.
И что ему с того, что над чужою нивой
Он пот кровавый льет,
И что ему с того, что, страдник терпеливый,
Он власть хозяевам дает?
Ведь лишь бы те поля, где приложил он руку,
Вновь дали урожай,
Ведь лишь бы труд его, ему несущий муку,
Другим дал — светлый рай.