Поиск
* * *
Внизу, у гор, село лежит,
по-над селом туман дрожит,
а на взгорье, вся черна,
кузня старая видна,
И кузнец в той кузне клеплет
и в душе надежду теплит,
он все клеплет и поет
и народ к себе зовет;
«Эй, сюда, из хат и с поля!
Здесь куется ваша доля.
Выбирайтесь на простор,
из тумана к высям гор!»
Л мгла-туман качается,
но-над селом сгущается,
на полях встает стеной,
чтобы путь затмить людской.
Чтобы людям стежки торной
не найти к вершине горной,
к этой, кузне, где, куют им
оружье вместо пут.
* * *
Ой, идут, идут туманы
над днестровскими лугами,
как полки под знаменами,
перед войском — атаманы.
Трубы к бою не скликают,
не звенят стальные брони,
только хмурость навевают,
вербы низко ветви клонят.
Только в мути тонут села и,
томя игрой пустою, дума —
нищий невеселый — ходит
по миру с сумою.
* * *
Над широкою рекою
на скале крутой сижу
и, в мечтанья погруженный,
в воду быструю гляжу.
Валом волны, валом вольты
плещут, мечутся, блестят,
вербы, их листвой ласкают
и на солнце шелестят.
Тихо из-за поворота плот
выходит за волной, свежей
зеленью обвитый, пляшет,
пляшет, как живой.
Руль тихонько волны
режет, не скрежещет,
не скрипит; рулевой,
как на картинке
нарисованный, стоит.
Кто-то на плоту играет,
песня громкая слышна,
и давно полны стаканы
ароматного вина.
Плещут очи молодые,
шутки, смех и шутки вновь…
Смех и песни. Здесь пируют
Радость, Красота, Любовь.
Я взглянул, и вздох тяжелый
поднимает грудь мою.
О мечты мои былые,
узнаю вас, узнаю!
Я вас часто с криком
боли, со слезами догонял, —
но, увы, на плот веселый
я ни разу не попал.
Нет, теперь уже за вами
я не брошусь больше вслед!
Молодых пускай отныне
радует мечтаний свет!
Смех, и музыку, и песни
слышу, сидя на скале;
вот исчез за поворотом
плот, сияющий во мгле.
Погружен опять
в мечтанья, я гляжу
На быстрину, вижу
ласковые руки сквозь
летящую волну…
Вижу я лебяжью шею,
юного лица овал…
Ах! Ведь я ее когда-то
в упоенье целовал.
Вот она, она, чей
образ стихнуть
грусти не дает!
Бедное былое счастье
до сих пор во мне живет!
Смято! Стоптано!
И в воду вне себя кидаюсь
я — уловить хоть
призрак счастья…
Но мертва мечта моя.
* * *
В дремоте сёла. За окном
веселый луч играет,
но тянет с поля холодком —
все осень предвещает.
Темно-зеленые сады
стряхнули груз богатый,
и вербы гнутся у воды,
и молча дремлют хаты.
Речушка сонная, течет
холодною струею, и все
плетни и берега
забиты коноплею.
Снопы, и скирды, и стога —
как башни у дороги, стоят
и берегут село от горя
и тревоги.
Вот пахарь в поле за сохой
идет, как будто дремлет,
и под озимые хлеба
распахивает землю.
Коровы, лежа на жнивье,
жуют траву сырую; пекут
картошку пастухи и
у костра пируют.
Еще не стонет черный
лес осенним, долгим
стоном, еще стрелою
ласточка летает над загоном.
Вокруг покой и тишина,
как будто дремлет море, —
и кажется: глубоким
сном уснуло злое горе.
…О, не буди его дождем,
холодным ливнем, туча;
и ты, осенний ветер, спи,
набегами не мучай!
Пусть отдохнет усталый люд,
забудется на время и сбросит
с наболевших плеч забот
и горя бремя!
Пусть он, страдая целый год,
как вол, — трудясь от века,
хоть раз почувствует в себе
живого человека.
И пусть, как жемчуг,
для него заблещет на свободе,
хоть часть святой поэзии,
что разлилась в природе!
ШКОЛА ПОЭТА
(По Ибсену)
Слыхал ли ты, как вожаки
медведя учат пляске?
Сначала на железный лист
поставят без опаски.
И под железом тем огонь
потом разводят малый,
а скрипкой бередят в душе
стремленье к идеалу.
Медведь ревет, как
будто страсть в груди
мохнатой тлеет, а пятки
голые огонь все жарче
снизу греет.
Ревет медведь,
звенит струна; насквозь
его прогрело,
он поднимает на дыбы
Свое большое тело.
А скрипка знай себе гудит,
и в подневольной пляске
то переступит левой он;
то правой — без указки.
Быстрее скрипка говорит,
поет, хохочет, плачет, —
железо жжет, а грузный зверь
быстрей за скрипкой скачет.
Уже бедняге не забыть
до смерти той науки,
в его сознании, слились
огонь и скрипки звуки, —
И так слились, что, лишь
струна тихонько заиграет —
он в пятках чувствует огонь
и пляску начинает.
Не у одних медведей так!
В судьбе своей веселой
любой из нас, собрат-поэт,
проходит эту школу.
Ведет его ирония под бубенцы
и скрипки, чтоб лапами он стал,
скользя, на поле жизни зыбкой.
Под ним костер страданье жжет,
любовь смычком играет, он пляшет,
бедный, и поет, от муки умирает.
А хоть и не умрет — в душе
сольются неразрывно страданья
с музыкой любви — а это ли не дивно!
Как только где услышит он слова
любви святые, так пробуждаются
в душе страданья неземные.
Горит под ним железный лист,
весь мир — с углями бочка, и
поднимается бедняк не на дыбы —
на строчки.
Ирония ведет смычком, стучит
костями чувство, поэт, рыдая,
в пляс идет, и это все — искусство.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: