Когда Дао-цзин вошла в дом, она встретила совсем неожиданный прием. Мачеха играла с гостями в мацзян[12]. Увидев Дао-цзин, она ласково поздоровалась с ней и, улыбаясь, сказала:

— Барышня, доченька моя хорошая! Вернулась! Сегодня так жарко! А у нас гости, и все хвалят тебя за прилежание!

«Неужели мачеха раздумала выдавать меня замуж? — размышляла Дао-цзин. — Может быть, она даже даст денег на дальнейшую учебу?»

Дао-цзин всегда считала, что учеба превыше всего, а все остальное — мелочи жизни.

«Это было бы счастье — поступить в университет или в пединститут», — подумала она и поклонилась гостям мачехи, хотя обычно не выносила их: они только и знали, что играли да курили. Но на этот раз она как будто даже обрадовалась им. Остановившись подле игрального столика, Дао-цзин застенчиво улыбнулась.

— Это господин Ху, начальник управления, — мачеха указала на худощавого мужчину с желтым лицом, одетого в европейский костюм и сидевшего на почетном месте. — А это моя дочь Дао-цзин.

Подобострастно устремив на гостя заплывшие жиром глазки, мачеха произнесла последние слова тоном купца, расхваливающего свой товар. От этого Дао-цзин стало не по себе. Не дожидаясь похвал, она резко повернулась и ушла во внутренние комнаты.

Поселившись в доме мачехи, Дао-цзин начала сдавать экзамены в педагогический институт. Хорошие оценки доставляли ей радость. Но мысли о предстоящем замужестве, постоянный, не утихающий до глубокой ночи стук костей, пошлая болтовня флиртующих мужчин и женщин, несмолкаемые пьяные песни и раздраженные возгласы проигравших действовали на нее угнетающе.

«До чего опустилась мачеха после разорения и бегства отца!» Дао-цзин видела, как Сюй Фэн-ин, уже пожилая женщина, целыми днями переодевалась, меняя одно крикливое платье на другое, и, не стесняясь дочери, кокетничала с мужчинами. Все это было неприятно, противно.

Прошло полмесяца. Наступил день, когда мачеха была в особенно хорошем настроении. Она даже взяла Дао-цзин с собой в магазин, где купила ей платье из белого зефира и белые парусиновые туфли.

Мачеха хотела, чтобы Дао-цзин обязательно еще купила себе на платье что-нибудь нарядное, но та отказалась: летом девушка всегда носила лишь короткий белый халат, белые чулки и белые туфли — и ничего больше. Мачеха уступила. Вечером она приготовила для Дао-цзин ее самые любимые блюда. После ужина Сюй Фэн-ин со своим младшим сыном уселась рядом с Дао-цзин и завела обычный пустой разговор, перескакивая с одной темы на другую. Неожиданно она сказала:

— Дао-цзин, твой отец, старый негодяй, сбежал, и ни слуху, ни духу от него. Земли у нас больше нет. Я с вами одна. Твой брат мал, а сама ты еще не закончила учебу… На что мы будем жить дальше? — При этих словах мачеха вытерла слезы.

Дао-цзин сидела с опущенной головой.

Сразу же, без перехода, мачеха начала почему-то успокаивать ее:

— Доченька, ты не убивайся. Слушай, что тебе говорит мать, и ручаюсь, что все мы будем сыты и одеты, а ты сможешь продолжать учиться.

Дао-цзин молчала…

После минутного раздумья мачеха чуть улыбнулась, нервно покусывая ногти.

— Доченька, скажи откровенно, за кого ты все-таки хотела бы выйти замуж?

Дао-цзин продолжала молчать.

— Говори, я ведь тебя спрашиваю!

— Мама, я никогда не задумывалась над этим. Разве ты не хочешь, чтобы я училась дальше? Умоляю тебя, не говори мне больше о замужестве!

Мачеха нахмурилась, но сдержалась.

— Ты сама не знаешь, что говоришь. В твои годы я уже была замужем: меня выдали шестнадцати лет… Еще раз повторяю: замужество вовсе не помешает тебе учиться.

С этими словами она поднялась; глаза ее хитро сузились, превратившись в две маленькие щелки. Взяв Дао-цзин за руку, деланно улыбаясь, она сказала:

— Дорогая доченька, хочу сообщить тебе приятную новость… Ты очень понравилась господину Ху, начальнику управления, — помнишь, он приходил к нам? Он в восторге от твоей внешности и ума. Человек еще не женат. Ему лишь немногим больше тридцати, однако он богат и пользуется влиянием…

Дао-цзин сидела, не поднимая головы, и ничего не отвечала. Мачеха решила, что она по-девичьи смущается и стесняется сказать, что согласна. Взяв дочь за руку и радостно поблескивая глазами, она затараторила:

— Жемчужина моя, ты должна согласиться. Счастье само плывет к тебе в руки; у этого начальника управления в Нанкине и в Шанхае собственные европейские дома. В Бэйпинском банке у него крупный вклад, в деревне — своя земля. Кроме того, акции в Шанхае… Он доверенное лицо Чан Кай-ши, скоро получит еще более высокий пост.

Больше терпеть Дао-цзин не могла. Гневно отбросив руку мачехи, она с горечью воскликнула:

— Мама, не губи мою жизнь! Лучше уж умереть, чем стать игрушкой в руках вашего чиновника! И не думай об этом!

Мачеху словно подменили. Она затопала ногами, вся затряслась и протянула к Дао-цзин руки. Пальцы ее подрагивали, словно она собиралась вцепиться в девушку.

— Ах ты, подлый собачий выродок! Возомнила себя благородной барышней? Тварь поганая! Да могла ли какая-то там голодранка, проститутка из конуры, произвести на свет что-нибудь путное!.. Ладно, хватит! Если ты, неблагодарная, не сделаешь как я хочу, я продам тебя — верну хоть деньги, на которые кормила все эти годы!

Дао-цзин застыла на месте. О чем она говорит? Кто же все-таки ее родная мать? Она слышала только, что ее мать умерла. «Голодранка», «проститутка из конуры» — эти слова больно ранили сердце девушки.

Убежав в свою комнату, она бросилась на кровать и пролежала там, не пошевельнувшись, до полуночи.

Потом она незаметно проскользнула в комнату к няньке Ван и, крепко прижавшись лицом к ее худой старческой руке, спросила:

— Бабушка, скажи мне, пожалуйста, кто была моя мама? Она… Как она умерла? Почему ты никогда не рассказывала о ней?

Ответа не последовало.

— Говори, няня, говори мне все, все, прошу тебя!.. Ведь ты любишь меня, любишь… как мама.

Обняв старушку, Дао-цзин заплакала.

— Детка… Ты, наверное, помнишь, когда ты была маленькой, я рассказывала тебе о девушке, ходившей в горы за хворостом? Это и была твоя родная мать.

В детстве сиротка любила долгими зимними вечерами, прижавшись к бабушке Ван, слушать ее сказки. Среди этих сказок была и история Сю-ни.

Боясь, однако, нарушить запрет Сюй Фэн-ин, бабушка Ван не осмеливалась поведать маленькой Дао-цзин о том, что ее матерью была именно та бедная деревенская девушка, которая часто ходила в горы за хворостом и которая вопреки своему желанию стала наложницей богача. И вот только теперь добрая старушка решила рассказать Дао-цзин правду о ее матери.

…Жена Линь Бо-тана приказала слугам посадить Сю-ни в машину и отвезти ее в дом к одному из друзей мужа. Сю-ни бешено сопротивлялась. У самых дверей дома, куда ее привезли, она, наконец, вырвалась и побежала обратно к своему ребенку. Ворота дома Линь Бо-тана были наглухо заперты, и женщина с растрепанными волосами, спотыкаясь и падая, стала бегать вдоль высокой стены, окружавшей дом. Целые сутки она не ела и не пила, бродила все время около дома и горестно восклицала:

— Отдайте ребенка! Верните мне дочь! Ты, потерявшая совесть волчица! Жестокий палач! Верните моего ребенка! Верните!..

Линь Бо-тан, понимая, что разговоры о Сю-ни могут подорвать его авторитет и положение ректора, приказал связать обезумевшую женщину и отвезти ее на родину — в горную деревушку на берегу реки Байхэчуань.

Как только Сю-ни, от безумного горя никого не узнававшая, увидела родную деревню, знакомые горы и речку, она пришла в себя и тихо заплакала. Потеряв надежду увидеть ребенка, она несколько успокоилась при мысли, что теперь по крайней мере будет жить вместе с дедушкой — добрым человеком, делившим с ней все невзгоды и радости. Она не знала, что, вернувшись в родную деревню, найдет там пустую фанзу — деда уже не было в живых.