Фихтер обошел комнаты, осмотрел приборы. Маша, занятая с Лиззи уборкой, следила за ним. Сердце у нее упало, когда Фихтер толкнул дверь ее комнаты… Что-либо предпринимать было уже поздно.

Едва освободившись, она кинулась к себе.

…Фихтер сидел на кровати и, наморщившись, с деловым видом ощупывал ногу Ильина. Тот лежал бледный как бумага, капли пота выступали у него на лбу.

— Почему не сказали раньше, фрейлейн? — с упреком взглянул на девушку Фихтер. — Попросите Лиззи, чтобы она приготовила горячей воды.

Когда Маша вышла, Фихтер спросил:

— Это вас ищут?

— Да.

— Вы знали, что ваша соотечественница обитает здесь?

— Нет, не знал.

— Странно. Как вы проникли сюда?

— Через чердак.

— Испугали Марию?

— Нет. Дело в том, что Маша — моя невеста.

Фихтер опустил ногу больного и встал:

— Молодой человек!

— Клянусь вам.

Фихтер промолчал.

— Не верите?

— Вот что. Вы очень больны. Вам не стоит много говорить, не надо волноваться. Я все узнаю у самой фрейлейн… Будьте спокойны, у меня вам нечего опасаться.

Фихтер и Маша говорили долго. Фихтер был расстроен, Маша плакала, Лиззи не знала, что случилось, и беспрестанно задавала вопросы. Фихтер обратился к ней:

— Что один, что два, не правда ли, Лиззи? Если вы еще не поняли, пойдемте, я покажу вам жениха Марии. За ним придется поухаживать, он нуждается в этом.

Фихтер вместе с Лиззи шел по тропинке к своему дому и бормотал:

— Бедный Вилли и не догадывается, как пришлась кстати его охранная грамота… — И засмеялся, очень довольный своей хитростью.

— Вы что-то сказали, герр профессор? — спросила Лиззи.

— Я сказал, что бог послал мне хорошую служанку.

Низкое зимнее солнце пробило наконец холодный туман и осветило лес и горы красноватым негреющим светом. В то же мгновение свежий снег заиграл красными, синими, зелеными и фиолетовыми огоньками. На него нельзя было смотреть — так ярко и многокрасочно светился и блестел он, словно хотел отблагодарить солнце за его щедрую доброту.

Ганс Фихтер и Лиззи вдвоем довольно удачно начали лечить ногу Аркадия Павловича Ильина. Через три дня он уже мог ступать на нее.

Боясь залежаться, Ильин вставал с постели как можно чаще. Опираясь на самодельный костыль или на руку Маши, он отправлялся по комнатам большого дома, останавливался у окон, смотрел на лес и видел иной раз караул, обходивший заповедник.

В первые часы прогулки Ильин старался не замечать лабораторного оборудования, он даже побаивался его. Приборы внушали ему страх, они слишком напоминали лабораторию фон Ботцки и все то, что было потом. Но профессиональное любопытство скоро взяло верх. Он стал останавливаться около приборов и с большим интересом присматриваться к ним.

— Ты видишь, — говорил он Маше, — этот электронный микроскоп. Махина как две капли воды похожа на ту, что стояла в лаборатории фон Ботцки. Именно на таком аппарате я впервые получил фотографию молекулы хлорофилла; она напоминала гроздь винограда с более крупным шариком магния в середине. Уже тогда я понял, что это вещество нельзя отнести ни к аморфным, ни к кристаллическим телам… А вот спектроскоп. Смотри, как он изумительно сделан! Это последнее слово техники, Маша…

На другой день Ильин уже сидел за лабораторным столом. Ученый взял верх над конспиратором.

Маша не препятствовала ему. Она только спросила:

— Ты всерьез хочешь заняться?

— Проверю отдельные детали, не больше. Понимаешь, это так интересно.

— Может быть, лучше спросить разрешения у Фихтера?

— Я это сделаю.

Фихтер пришел неожиданно. Увидев Ильина возле приборов, он сразу же понял, что имеет дело с опытным человеком. Ильин смутился и встал.

— Любопытно, — протянул Фихтер. — Чем вы интересуетесь, коллега?

— Я биолог, герр Фихтер. Знаете, давно уже не приходилось бывать в лаборатории. Простите, что без разрешения.

— Понимаю вас. Лабораторные занятия помогут коротать время. Ну, как нога?

Когда Фихтер собрался, уходить, Ильин спросил:

— Могу ли я продолжать мои ученические опыты?

— О да! Я надеюсь, что взрывчатку вы не станете делать?

Ильин рассмеялся. Если бы Фихтер знал, над чем он хочет работать! За динамитом или толуолом фон Ботцки не стал бы так гоняться.

С каждым новым днем Аркадий Павлович проделывал все более и более сложные опыты. Он загорелся. По ночам, закрыв черными шторами окна, он садился за стол и работал почти до утра.

Ильин вдруг почувствовал, как он отстал, как много забыл из того, над чем трудился еще до войны. Наладить приборы, отрегулировать аппараты, вспомнить схему опытов — все это давалось ему не легко. Биолог нервничал, раздражался, впадал в отчаяние. Торопливость мешала ему еще больше.

В спокойной обстановке мирных лет, когда Ильин только начал работать над интересующей его темой, он казался удачником. Академик Максатов, обративший внимание на молодого ученого, был поражен уже первыми выводами своего талантливого ученика, доказывавшего возможность совмещения двух очень далеких друг от друга материй природы красных кровяных шариков крови животных и ярко-зеленого хлорофилла растений. Доказательства были очень вескими, они подтверждались делом. Ильин развернул перед ученым остроумную схему своих опытов, в основе которых лежала новейшая теория превращения вещества путем внутриатомных изменений.

Русские ученые-физиологи уже давно установили родственность хлорофилла растений и гемоглобина крови животных. Биохимик Нисский, физиологи Сеченов и Тимирязев, выдающиеся исследователи Палладии, Коржуев и Вериго в своих трудах не один раз останавливались на родстве важнейших для жизни веществ. Но ни один из них не делал даже попыток сблизить хлорофилл и гемоглобин. Двадцатый век, когда физиология, химия и особенно физика сделали большой скачок вперед, позволил взглянуть на эту проблему иными глазами. Возможность заменить в сложной молекуле отдельные атомы стала предметом работы лабораторий. Фантастическое теперь уже не отпугивало энтузиастов науки, одним из которых был Аркадий Павлович Ильин.

Максатову на первых порах пришлось сдерживать нетерпеливого ученика.

«Знаете, Аркадий Павлович, — говорил он, — в таких серьезных вещах нельзя быть поспешным».

«Я жду возражений», — парировал Ильин.

«Они будут, не сомневайтесь. Но сейчас я хочу сказать о другом. Убедительные выводы, которые я слышу от вас, дают основание предполагать, что вы находитесь где-то очень близко от истоков великой тайны природы, на грани между наукой и фантастикой. Близко, но не рядом. Все это, конечно, страшно любопытно, и я с удовольствием помогу вам и советом и возражениями. Истина рождается в споре. Продолжайте свои опыты, ищите, действуйте смело, но, ради бога, не увлекайтесь гипотезами, не отходите от фактов и не спешите с выводами».

Максатов находился тогда рядом с ним. Он приходил к Ильину в минуты радостных находок, поддерживал в часы отчаяния и давал дельные советы.

В налаженной лаборатории института истина, казалось, была совсем рядом. Еще миг — и он схватит ее. Ильин сделал серию очень сложных опытов, ему помогали способные физики и химики. Дело двигалось вперед — он получил массу интересных обнадеживающих фактов. Опыты продолжались долгие месяцы. Один эксперимент сменялся другим, еще более сложным, чтобы уступить дорогу третьему, четвертому, двадцатому… Наконец биолог получил препарат, сделал опыт на животном. Морская свинка позеленела. Это была победа. Максатов именно так оценил опыт Ильина. Но потом свинка потеряла благоприобретенные качества.

«Не отчаивайтесь, Аркадий Павлович, — успокаивал Максатов. — Вы на верном пути. Попробуем вот так…»

Они начинали ход рассуждений сызнова и проводили за опытами длинные недели и месяцы.