Какая-то неуловимая помеха мешала дойти до конца. Молодой ученый не раз в сердцах бросал работу, уходил ночью в степь и бродил по темной равнине за институтским садом, обдумывая всевозможные варианты, так и этак анализируя свою работу. Скоро он опять приблизился к старым опытам Тимирязева, где и удалось найти еще одну разгадку. Теперь уже свинка не теряла новых качеств длительное время. Но через три недели она снова стала есть. Хлорофилл в тканях кожи перестал кормить ее.

Перед самой эвакуацией институт должен был получить несколько новых аппаратов. Дальнейшие события, о которых нам уже известно, помешали Ильину. КСГ[ери-мент остался незавершенным.

В лаборатории фон Ботцки были такие аппараты. Ильин едва сдерживал себя, чтобы не испытать их, не попробовать. Но он тогда ни на минуту не забывал, что малейший шаг вперед мог открыть его тайну. Он вытерпел, устоял.

Сейчас он снова сидит перед новейшей аппаратурой. Кто помешает ему проверить себя? Рядом ведь только Маша. Утром, когда придет Фихтер (а может, и не придет), можно расстроить схему, запутать ее, а вечером наладить и продолжать эксперимент. Время… Оно так дорого!

Фихтера, конечно, нельзя было провести. Когда он пришел и посмотрел на смонтированное оборудование, ему стало ясно, что беглец из лагеря занят далеко не пустяками и не школьными опытами. Чем же в таком случае, позвольте узнать? Директор забеспокоился. Если он предоставил людям убежище из самых гуманных побуждений, то это вовсе не значит, что они могут организовывать под его крылышком какую-то тайную лабораторию.

— В чем дело? — строго спросил он Ильина. — Я вижу, что тут не ученические опыты.

Аркадий Павлович смутился. Но быстро нашелся. Он сказал:

— До войны я занимался изысканиями в области пищевых белков. Ваша аппаратура очень похожа. Я не удержался. Осахаривание клетчатки…

— Зачем вам это?

— Я все забыл, герр профессор. Я не хочу терять время и профессию. Если вы позволите…

Фихтер задумался. Объяснение в общем-то его устраивало. Опыты с осахариванием древесины ему известны. Как же поступить? Фихтер знал, что его подопечный пробудет здесь недели две-три, не меньше. Не выгонять же больного! Да и охрана… А что, если он предложит ему свою работу?

Он сказал:

— Уж если вам не терпится поработать, я мог бы вам предложить. Займитесь антибиотиками. Исходный материал я вам представлю. Для заповедника с дикими животными это очень важная тема.

— Согласен, профессор. Что угодно! Вы только покажите мне…

— Ну конечно. Вам с фрейлейн Марией придется пробыть здесь еще недели две-три. Куда вы пойдете зимой? Да еще с такой ногой.

Ильин проводил Фихтера до дверей и вернулся к Маше с сияющей улыбкой на лице.

— Ты понимаешь, он дает мне тему! Простенькие опыты. Значит, я смогу продолжать и свои.

— Не боишься?

— Его? Ничуть. За две-три недели я смогу сделать очень многое!

Фихтер принес схему опытов, исходные материалы и очень обстоятельно разъяснил Ильину, как проводить работу. Маша слушала директора с особенным вниманием.

— А когда вы подготовите антибиотики, я принесу несколько мелких животных, и вы испытаете на них.

Вечером Ильин снова уселся за приборы. Задание Фихтера стала делать Маша.

Через несколько дней биолог подошел к самому важному. Удастся ли ему с помощью сложнейших манипуляций выбить из молекулы гемоглобина атом железа и заменить его атомом магния, не нарушив при этом жизнеспособности сложнейшего вещества?

Первые три попытки не увенчались успехом. Гемоглобин разрушался, он не хотел воспринимать новое качество. Еще несколько ночей просидел Аркадий Павлович над приборами, испытывая разные катализаторы и среды. И снова неудача. Он пришел в отчаяние. Неужели все забыто? Или успех и талант изменили ему?

Он кусал губы от досады. Зачем же тогда все муки, все переживания? Зачем годы пыток и страха перед гибелью?

Маша не успокаивала его, на первый взгляд она казалась совсем безучастной.

Ильин с удивлением смотрел на нее:

— Тебя не волнует моя неудача?

Она спокойно ответила:

— Не узнаю тебя. Всегда такой упрямый, решительный… Неужели у тебя осталось так мало воли, Аркаша?

Он с досады махнул рукой и пошел, прихрамывая, к своему столу. Ну нет! Он еще никогда не сдавался перед трудностями, ты это увидишь, Маша!…

Поздно ночью он разбудил ее. Маша протерла глаза, увидела лицо Аркадия Павловича и сразу все поняла.

— Получилось?

— Красное стало зеленым. Гемоглобин принял новое качество. Наконец-то вышло!

Рассвет он встречал у окна.

Убраны аппараты и реактивы, до блеска натерты столы лаборатории, воздух в комнате проветрен, ничто не напоминает об упорном ночном бдении. Усталое лицо Ильина было взволнованно. Он стоял у окна и смотрел на лес.

Всходило зимнее солнце. Вековые дубы, ели и бук, густой серый орешник и мрачные высокие пихты, осыпанные снегом, наливались красноватым веселым светом. Снег на ветках заискрился, лес разом ожил. Еще выше поднялось солнце, еще веселей стал выглядеть лес: лучи плавились на бронзовых стволах сосен, пронзали густые заросли орешника. Снег осветился до самой земли и стал прозрачным, как слюда.

Ильин счастливо и глубоко вздохнул: лес напоминал ему о родине.

Они пройдут где угодно, но встретятся со своими!…

Мария Бегичева выполняла поручение Фихтера с тем прилежанием, которое всегда отличало ее на работе в институте. Фихтер был очень доволен, что у него в заповеднике делается еще одна научная работа.

Аркадий Павлович тем временем весь отдался своему делу. Первый успех окрылил его. Он уже не мог остановиться на полпути. Через несколько дней они уйдут отсюда. Славно было бы унести с собой уверенность, что восстановлена по памяти вся сложнейшая схема эксперимента и получен конечный результат.

О конечном результате он ни на минуту не забывал в эти последние дни их заточения в лаборатории.

Что такое для него конечный результат?

Это две-три ампулы с зеленым препаратом, который можно было бы испытать на тех самых животных, что возились в клетках вивария. Фихтер прислал несколько пар мышей. Среди них имелись и белые. Для опытов с антибиотиками в лабораторный виварий он поместил, кроме того, восемь морских свинок и две прелестных косули — неразлучную пару с романтическими именами Джу и Ром. Кажется, есть все для исследователя. Нет только готового препарата, этого самого загадочного и желанного «вещества Ариль».

Нога почти зажила. Ильин лишь слегка прихрамывал, да и то, когда думал о ней. Если Маша видела, что Ильин идет по коридору совершенно ровно, не припадая на больную ногу, она точно могла сказать, что у Аркадия новая удача и он начисто забыл о боли; если же он прихрамывал и по-стариковски сутулился — значит, что-то опять не получалось.

На этот раз он подошел к ней твердым шагом с широкой улыбкой на лице.

— Смотри… — сказал он и разжал кулак.

На ладони лежали четыре ампулки. В них переливалась мутноватая жидкость.

— Зеленый препарат?

— Он самый.

Маша испуганно огляделась. Она боялась этого препарата. Столько мук перенесли они из-за него.

— Разбей. Теперь ты умеешь.

— Нет, мы испытаем их.

— Где?

— На свинках. На косулях.

Она вспомнила, как давным-давно в институте был сделан первый опыт с препаратом; как взяла она в руки странную свинку с зеленой кожей и зелеными глазками. Безотчетный страх перед огромной тайной, открывшейся в виде этого странного существа, овладел тогда ею. Она до сих пор помнит неизъяснимое состояние. И вот снова препарат.

— Может быть, не будем, Аркаша? Разбей их.

— Что ты! А вдруг что-нибудь не так. Я должен быть уверен.

Она задумалась, помрачнела.

— Ах, как мне не хочется! — произнесла Маша с какой-то тоской в голосе.

Разумеется, Ильин настоял на своем.

В тот же день он сам сделал инъекцию вещества двум свинкам, четырем белым мышам и двум косулям. У него остались еще две ампулы. Ильин положил их в карман пиджака.