Более того, в течение короткого, но блестящего периода Сидоний не раз претворял в жизнь то, к чему он призывал в своих молитвах. Все это происходило в 471—475 гг., когда он, будучи епископом Арверна (Клермон-Ферран), помогал Экдицию в обороне против вестготов до тех пор, пока правительство Империи не отвернулось от него и уступило вестготам эти земли. В оставшиеся годы жизни Сидоний еще несколько раз вмешивался в общественные дела.

Тем не менее девять книг его писем, адресованных многим друзьям и близким, в хорошей литературной форме очень живо иллюстрируют то самое уединение в башне из слоновой кости, о котором он так сожалел в письме к Сягрию. Будучи страстным патриотом, Сидоний в своих письмах очень точно описывает аристократию, которая жила под нависающей тенью германцев, а сама продолжала купаться в последних теплых лучах заходящего солнца Империи, совершенно равнодушная к надвигающейся темноте. Десять книг эпистолярного наследия Симмаха, жившего за два поколения до Сидония, свидетельствуют о том, что и в Риме изысканная аристократия метрополии того времени была страшно далека от общественной жизни и ничуть не беспокоилась о грозящем шторме.

Когда автор книги О делах войны предполагал, что крупные землевладельцы, жившие в тех районах, которым угрожало вторжение германцев, будут помогать укреплять оборону Империи, он, по-видимому, просто невесело шутил. Он должен был знать, что нет никаких шансов надеяться на это. Лендлорды были заинтересованы только в поддержании в хорошем порядке оборонительных укреплений собственных дворцов. Хотя на словах они были преданы романтическим традициям Вечного Рима, многие аристократы не хотели даже пошевелить пальцем во имя спасения империи. Поэтому Орозий и Сальвиан обвиняли целый ряд аристократов в том, что они перебежали к варварам, которых они даже подкупали, добавляет Орозий, чтобы сопровождать их и тащить на ними багаж.

Правда, эти землевладельцы со своими грамотеями, библиотеками и литературными вкусами, даже того не осознавая, сыграли историческую роль в передаче культуры прошлого будущим поколениям как во все годы Империи, так и после ее крушения. Но их бегство от практических задач службы отечеству, обороны Империи было одной из главных причин ее падения.

Один из таких землевладельцев, поэт Осоний, резко возражал своему другу-магнату Паулину, намеревавшемуся бросить свои земли и стать священником, указывая на тот хаос, который может воцариться после разграбления его поместий. С равным основанием можно было доказать, что собственники были центробежными силами деструкции государства. Это было связано не только с их пассивным отношением к нуждам Империи. Они подрывали основы государства и самым активным образом, поскольку из всех препятствий эффективному и честному администрированию эти были наихудшими — они грубо изгоняли сборщиков податей, давали убежище дезертирам и разбойникам, неоднократно злоупотребляли законом.

Симмах не сомневался в том, что любой правитель провинции, исполняя свои обязанности в качестве судьи, отдает предпочтение аристократам и нетитулованным дворянам перед простым людом. Они владели своими собственными частными тюрьмами: Феодосии I, получая жалобы на их возмутительное высокомерное поведение, запретил им пользоваться такими тюрьмами, но все было напрасно. Аммиан говорил о местных властителях, чья «личная собственность многократно возрастала во время общественных катастроф». Когда германцы вторглись в Империю в 410 г., чрезвычайный эгоизм некоторых землевладельцев — особенно восхитительной дамы по имени Проба — превращал ужасный проблемы, стоявшие перед правительством, в значительно более тяжелые, чем они были изначально.

Императоры и их советники были очень озабочены тем, что олигархия сенаторов в каждой провинции создавала барьеры между обычным гражданином и правительством, а патронаж, который устанавливали лендлорды над своими арендаторами и окружающим населением, разрушал власть и права имперской администрации.

Конечно, правители регулярно издавали законы, направленные на ограничение такого патронажа, в конце концов, они «вообще повсеместно упразднили понятие патрона». Но все это было бессмысленным актом, поскольку нигде ничего не изменилось. Действительно, последующие императоры были вынуждены отказаться от подобных мер. Сенаторы достигли такого могущества, что те из них, кому это было нужно, были в состоянии войти в правительство и в высшие сферы имперской власти. Несмотря на обреченные попытки Валентиниана III восстановить общепринятые ступени продвижения, высшие посты автоматически доставались сенаторам.

Более того, некоторые из богачей-«патронов» были самыми жестокими угнетателями бедняков. Отец Симмаха, Абиан, заявлял, когда не хватало вина, что «лучше он будет гасить известь своим вином, чем продаст его черни». Возможно, это и не столь важно, но эти слова говорят о жестоком классовом антагонизме в обществе.

Прискорбно, что землевладельцы имели право голоса при назначении защитников народа, в чьих обязанностях было опекать бедняков. Кроме того, эти процветающие собственники были сами освобождены не только от всех муниципальных повинностей, но и от многих налогов. Что же касается тех налогов, которые им полагалось платить, то именно они усовершенствовали разнообразные методы ухода от них, либо отсрочки платежей. Это означало, что бремя, ложившееся на бедняков, становилось соответственно тяжелее. И как только объявлялись налоговые скидки, именно богачи, а не бедняки пользовались ими.

Ряд имперских декретов, весьма неэффективных, показывает, что состояние дел очень беспокоило правительство. Сальвиан вряд ли преувеличивает, когда заявляет, что богачи виновны в гибели бедняков.

…Кто может найти слова, чтобы описать гнусность нашей нынешней ситуации? Теперь, когда римское государство уже угасает или, по крайней мере, испускает последнее дыхание в том самом углу, где, казалось, еще теплится жизнь, умирает, скованное путами налогов, как лапами бандитов, остается еще много богатых людей, чье бремя налогов лежит на бедных; иначе, есть очень много богатых людей, чьи налоги убивают бедняков. Я сказал очень много, боюсь, я должен был бы, по правде, сказать все.

Богатые становятся богаче за счет уменьшения бремени налогов, которое они и так легко несут, а бедные гибнут от увеличения налогов, которые им всегда было трудно выносить. Так что превозносившееся лекарство чаще всего возвышает одних, и так же часто губит других. Для одного класса это проклинаемая всеми награда, а для другого — проклинаемая всеми отрава.

Конечно, правящая верхушка на местах держала всех и вся в полном подчинении. Они сами взимали налоги со своих арендаторов. Это была только часть их отношений с правительством, и в силу этих отношений они занимали большинство официальных должностей. А потому Валентиниан III в 450 г. нашел дипломатически целесообразным выразить симпатию богачам, как налогоплательщикам, за лишения, которые они якобы несли.

Но даже и тогда они не устремились к патриотической покорности. Напротив, они зачастую оставались враждебными по отношению к императору и держались в стороне от его советников. В течение долгого времени многие из них оставались язычниками, тогда как их правитель был христианином. А их отношения с вооруженными силами, с которыми им запретили иметь дело, были особенно плохими. Их сопротивление каждой попытке призвать в армию их работников оставалось, как мы уже говорили выше, ярко выраженным, и в этом они все более преуспевали.

Здесь будет уместным сказать о кратком перерыве в политических и финансовых успехах богатых землевладельцев и сенаторов. Их стремление к обогащению было на время прервано Валентинианом I, дунайским солдатом, не принадлежавшим к этому магическому кругу и ненавидевшему их самих и их влияние. Конечно, им крепко досталось от него, и на короткое время произошло что-то вроде полного раскола между правительством и аристократией. Назначение императором префектом претории известного энергичного аристократа Петрония Проба было попыткой примирения с наиболее влиятельными благородными семьями в его правление, которое вскоре закончилось.