— Если хочешь, зайдем вон туда, — показал Тахир на островерхий домик у самого обрыва над речкой, — шашлыки, вино, самса.

— Нет, для утра слишком роскошно. Давай на волейбол?

— Игрок из меня…

— Хочется, — надула губки Марина.

— Так играй, не бойся. Сашка тебя возьмет в команду. А у меня тут дела, надо с начальством о восхождении поговорить.

И Марину действительно впустили в игру на замену. Тахир подождал, увидел, как какой-то парень для проверки гасанул на ней, Марина аккуратнейшим приемом выложила мяч под разыгрывающего. Тот собрался бить с первой подачи, но новенькая взвизгнула возмущенно: «Мне!!!», и Сашка навесил мяч над сеткой. Марина с разбега, слегка распихав мужиков с первой линии, взвилась в воздух, классически изогнулась назад и, как пружина, всем телом с вытянутой рукой ударила в мяч. И вбила его в того самого «проверяющего» — по груди, так, что он и сел на пыльный бетон.

Тахир пошел в коттедж старшего инструктора. Тот жил на турбазе круглый год, был выпускающим на горные маршруты. Всего одна комната с кухней, на кухне крошечная печка и стол, в комнате стол с кроватью, сейф и шкафчик для документации. На стене огромная фотография Пика Хантенгри. Старшего звали Евсей Трофимыч, для своих Евсей. Тахир в число своих не входил, но про Хантенгри знал: жена и сын Евсея, тоже альпинисты, остались где-то на скалах или в трещинах пика. Лет пять назад попали под лавину, а тел так и не нашли. Хотя каждый год в июне Евсей уезжал туда на поиски.

— К вам можно? — спросил Тахир у старика, сидевшего со стаканом на кровати.

Сухой телом, с морщинистым черным лицом и такими же руками, полностью седой инструктор сильно смахивал на какого-нибудь индуса, например, отшельника-йога. При этом выпивал, но всеобщее уважение игнорировало такую подробность.

— Чего тебе? — Евсей так и не повернулся от окна.

— Вот документы мои. Вам не звонили из города? Мне надо бы сходить на «пятерку», и тогда получу кэмэса… — почему-то у Тахира не получилось сказать сухо и внятно, как любил.

Только Евсей разрешал выходы, и только он мог помешать. Слыл педантичным и жестоким человеком. Иногда, если ему что-то мнилось или мерещилось, запросто запрещал сложнейшие, год подготавливаемые маршруты. Молва гласила, что после гибели близких у него открылось «чутье». Обиженные, которых хватало, вполголоса утверждали, что Евсей боится любой ответственности. Но за все годы, пока на Алма-Тау сидел старшим Евсей, не погибло ни одного, вышедшего на гору из турбазы.

— Я помню тебя, — заявил Евсей, наконец-то глянув на пришедшего. — Помню, как тебя… Тахир. Ты ходил всегда только в группах, последним или предпоследним. Еще ногу ломал над водопадом, помню. Хреноватый ты скалолаз, я и сейчас буду лучше. Так?

— Вполне может быть, — кивнул Тахир.

— Тогда иди, — удовлетворенно кивнул Евсей, прихлебнул спирт из стакана, отвернулся к окну, — за окном стоял на привязи осел и смотрел на Евсея, пожевывая клок сена.

— Вы гляньте на мою зачетную книжку, — попросил Тахир. — Мне нужно одно восхождение. Дайте сделать, и я здесь никогда больше не появлюсь.

— Не с кем пускать тебя. Из пятерок здесь Жингаши, на нее в августе такого, как ты, опасно пускать.

— Я найду напарника. Надежного.

— Нет.

Тахир подыскивал доводы. Старик молчал, отвернувшись.

— Вам звонили или нет? Из органов… — Тахир пошел ва-банк.

Выложил удостоверение госбезопасности.

— Не помню, — ответил Евсей.

— Если не помните, сегодня еще раз позвонят. Если откажетесь, я пойду к директору турбазы и добьюсь своего. Не понимаю, Евсей Трофимович, зачем вам неприятности, — уже обозленно говорил Тахир; он досадовал сильно, потому что уже второй день начинался с неприятностей.

— Ты иди отсюда, мальчик, — предложил ему Евсей.

И Тахир пошел прочь, хлопнув дверьми.

Сходил к директору, запугал того (и удостоверение подействовало там, и созвонился с городом, оттуда директору в трубку сказали что-то сильнодействующее). После этого надо было ждать результатов. С плаца уже накатывал шум и грохот, — начинался День Туриста.

Там кипели страсти. Весь контингент, от салаг до благопристойных пенсионеров, нарядился в тряпье и естественную защиту (траву, листья, ветки). Помост был окружен плотным кольцом, шли выборы богов. Гималайским мальчиком стал незнакомый Тахиру балагур, маленький, выкрашенный с ног до головы синим, явно приятель Сашки. Сашка был бесом, с сажей на лице, пританцовывал и науськивал народ. Зачитали приветствие Гималайскому Мальчику (покровителю турбазы), объявили праздник, а затем стали выбирать Тянь-Шаньскую Деву. Тахир был знаком с этой процедурой, знал, что инструктора ее намечают накануне, а с рассвета уже обряжают в костюм, главное достоинство которого — минимум чего-либо на теле. Выскочила толпа девушек, все красотки, все почти голышом, Гималайский мальчик с поцелуями и объятиями стал их придирчиво рассматривать. Тахира насторожили кличи, испускаемые Сашкой:

— Дева спустилась ночью! Люди, ночью с гор в турбазу спустилась Тянь-Шаньская Дева!

У Тахира екнуло сердце, но было поздно, — Сашка отскочил в сторону и вытащил за руку упирающуюся, хохочущую Марину. Тахир даже растерялся: радоваться ему или возмущаться! Толпа встретила кандидатку восторженным ревом, сам Гималайский мальчик соскочил с трона, растолкал всех, склонился перед девушкой Тахира. Сашка накалял обстановку, тащил и других, — но именно незнакомку жаждал народ назвать богиней.

Тахир собирался, конечно, встретить День Туриста с вином, шашлыками где-нибудь на склоне горы, в тени ели, но все пошло кувырком — сутки Марине придется играть свою роль. А его, простого смертного, могут вообще не подпустить.

— Да! Да! Да! — трижды прокричала толпа. Марина, войдя в роль, пинком согнала с трона второго бога, встала на трон. Пока что она была в бикини; остальные красотки, зачисленные в свиту, стали ее наряжать: ожерелья, бусы, ленты. И Марина стала настолько красива, что Тахир ошалел, заулыбался, — и у него не осталось сомнений: Дева! Блин, та самая, что мужиков в горах заманивает и губит. Тахир сплюнул три раза.

— Я тебе покажу! — на всякий случай крикнул Тахир Сашке и показал кулак, чтобы тот не переусердствовал.

И подошло время: издалека донесся слаженный грохот, что-то вроде марша. Это по тропе шли с перевала к базе туристы. На рассвете они должны были собраться с разных маршрутов, нарядиться и выбрать среди себя героев и жертв. Грохот производился ритмичными ударами кружек и жестяных мисок, опытные инструкторы раздобыли дикого гороха и теперь гудели в гороховые стручки. А когда толпа прибывших форсировала речку и показалась у плаца, отдыхающие с ног повалились от хохота — все были грязные, с огромными рюкзаками, в прожженной одежде, потные и изможденные. Большинство были не просто загоревшими, а покрыты волдырями и язвами, зрелище достаточно жалкое, но никто их не жалел Их хватали, выкручивали руки, на каждого туриста выплескивалось ведро ледяной воды («чистеньким пред богами предстанешь!»), а инструктор, водивший туристов по горам, выносил вердикт: настоящий турист или поддельный. Настоящие должны были выпить стакан водки, прокатиться на осле и получить поцелуй от Тянь-Шаньской Девы. У Марины на этот случай руки уже были вымазаны в саже, так что каждый «достойный» уходил перемазанным черными пятнами и полосами.

Нерадивым пришлось туго: из-за помоста вышел звероподобный Черный Альпинист, гроза бесчестных и паскудных путешественников; хватал за шиворот несчастных, для виду колотил и кусал, бросал на растерзание свите. Их били дубинами, обливали томатной пастой, за ноги волокли под помост. А вскоре швыряли оттуда одежду (в экстазе ее рвали на тряпки) и свежие мослы гигантских размеров (если точно — говяжьи). Сами пострадавшие ползком, голые ползли со слышными матами прочь, помыться и одеться. А потом их уже не трогали. Напаивали всех: дам вином, мужиков — водкой.

Самое смешное начиналось, если какой-нибудь слишком важный и обстоятельный турист, с брюшком или в присутствии жены, начинал дискутировать с инструктором, что неплохо он по горам ходил. Над таким измывались особенно упорно и долго. Тахир знал, что самое удачное тут для жертвы — поскорее прикинуться помершим со страху. А то будут тебя оголять и щекотать девки из свиты Тянь-Шаньской Девы, — щипают, мажут, заразы. Начнешь отбиваться — волокут в сеть, где уже барахтаются такие же драчливые. Сеть привязывают к ослу, тот получает тумак — и несется прочь, куда глаза глядят.