«…Я поехал в Духовную академию только от крайности. Давнишняя мысль моя и желание было поступить в университет; но когда сказали мне, что это невозможно, я старался найти хоть какое-нибудь средство освободиться от влияния отца Паисия и Еремы[4], и это средство я нашел в Петербургской академии. Но и при этом у меня всегда оставалась мысль не только поступить на статскую службу, но даже учиться в светском заведении. Мысль эта глубоко вкоренилась во мне и ничуть не была пустою мечтой… Я уже… давно понял, что я совсем не склонен и не способен к жизни духовной и даже к науке духовной».

Это слова человека, который много размышлял о себе, обрел твердость суждений и наполовину уже освободился от мглы, застилавшей ему глаза, расстался со многими предрассудками.

Вскоре начались учебные занятия, и Добролюбов с головой погрузился в науку, в новую жизнь, которая перед ним открылась.

Он был так доволен судьбой, что на первых порах ему решительно все нравилось в Петербурге, начиная от климата и кончая институтом. Товарищи, с которыми он жил теперь в одной камере (так назывались комнаты, где жили студенты), профессора, директор представлялись ему людьми необыкновенными: «Директор очень внимателен, инспектор — просто удивительный человек по своей доброте и благородству. Начальство вообще превосходное…» Он в восхищении и от институтской столовой, где студентов кормили (судя по его же описанию) более чем посредственно; в письме домой он даже нашел необходимым отметить, что за обедом каждому ставят особый прибор — это не то, что в академии, где несколько человек вместе «хлебают» из общей чаши… А если хочешь есть, добавлял новоиспеченный студент, подадут еще тарелку — совсем как дома. Но здесь он, судя по всему, покривил душой, чтобы доставить удовольствие матери; а может быть, он еще просто не знал тогда, что в обширном и тщательно разработанном «Наставлении для. студентов Главного педагогического института» было прямо указано: «За столом никто не вправе требовать себе другой порции; потому что во всяком благоустроенном казенном заведении всему ведется счет и мера».

Занятиями своими и большинством профессоров Добролюбов также был очень доволен. С интересом слушал он лекции по русской истории Н. Г. Устрялова, университетского профессора, автора многих учебников и многотомной «Истории царствования. Петра Великого» (позднее Добролюбов посвятил этому труду своего бывшего профессора обширную статью, в которой критиковал его исторические взгляды, стремление заменить историю народа историей царей). Высоко отзывался он о лекциях Н. М. Благовещенского, который вел курс латинской словесности, «Ах, если бы вы слышали нашего Благовещенского! — писал Добролюбов в Нижний своему бывшему учителю Кострову. — Как живо и увлекательно читает он «Энеиду» и делает объяснения на латинском языке. Просто заслушаешься!..»

«С дивным одушевлением также читает Лоренц», — отмечал Добролюбов; однако его лекции по истории на немецком языке были мало доступны для студента, не овладевшего языком настолько, чтобы свободно понимать живую речь. Неудачны были уроки француза Адольфа де Креси, который преподавал язык, ни слова не зная по-русски, чем ставил в трудное положение большинство студентов («…Мы сидим и напрасно напрягаем внимание»).

К «темным сторонам» института относил молодой студент и лекции профессора С. С. Лебедева по истории русской словесности. Это был любимый предмет Добролюбова, которым он увлекался с детства; однако лекции принесли ему жестокое разочарование: Лебедев был самым заурядным чиновником с убогими познаниями и жалким кругозором, ограниченным сугубо казенной точкой зрения на явления литературы. Когда позднее Добролюбов, продолжая семинарские традиции, начал писать пародии на лекции профессоров, Лебедеву суждено было стать одним из героев этих пародий, имевших большой успех и гулявших по всему институту.

Особенным уважением студентов пользовался профессор Измаил Иванович Срезневский, известный ученый-славист, академик, который вел курс славянской филологии. Это был человек, горячо преданный науке, он читал с увлечением, интересно рассказывал о своей поездке по славянским странам. В свое время он был также учителем Чернышевского, который слушал его лекции в университете и надолго сохранил с ним дружеские отношения. Срезневский первый заметил Добролюбова в институте, первый обратил внимание на его выдающиеся способности, а затем и подружился с ним. Их сближение началось после того, как студент рассказал профессору о своих этнографических и лингвистических занятиях в Нижнем, о том, как он в семинарские годы собирал областные нижегородские поговорки и пословицы. Это заинтересовало Срезневского, он выразил желание познакомиться с работой студента, дал советы, как систематизировать его собрание. Вскоре Добролюбов представил три тетрадки, содержавшие около пятисот слов с объяснениями их значения. Все собрание состояло из двух тысяч слов, но большую их часть пришлось исключить после сличения с существующими словарями. После этого работа Добролюбова приобрела несомненный научный интерес, так как состояла из областных слов, не вошедших даже в академический словарь.

В первые месяцы петербургской жизни Добролюбов чувствовал себя просто счастливым. Его дни наполнились радостным трудом, разнообразными новыми впечатлениями. С громадной охотой, с воодушевлением погрузился он в науки, занялся серьезной работой, о которой всегда мечтал. Он с удовольствием пишет родным о своих занятиях: «Принялся вплотную за греческий язык, за немецкую словесность, за географию, с увлечением читаю латинских классиков». Из множества тем, предложенных для сочинения профессором Благовещенским, он выбрал одну из самых трудных — сравнение перевода «Энеиды», Вергилия с подлинником (от этой темы отказались даже студенты старших курсов). Работа над областным словарем для Срезневского тоже требовала немалой усидчивости. Если прибавить к этому занятия по всем другим предметам, вплоть до политической экономии и законоведения, необходимость изучать языки, древние и новые, то можно представить себе, насколько загружен был рабочий день студента, начинавшийся в шесть часов утра. Неудивительно, что многие новички не успевали справляться с уроками, роптали, жалуясь на полное отсутствие отдыха и свободного времени.

Но как ни много было учебных дел, как ни поглощен был ими Добролюбов, однако он успевал и бродить по улицам, любуясь видами величественного города, и бывать изредка в театре, и осматривать музеи и художественные выставки, и работать в Публичной библиотеке. Каким-то чудом у него хватало времени еще и на то, чтобы подробно описывать свои впечатления в длиннейших письмах, которые он часто писая родным и знакомым — настолько часто, что родителей даже тревожно его пристрастие к письмам и они не раз просили сына беречь свое время. Отец убеждал его: «Не пиши, дружочек, много и ко многим… Тебе время нужно более ка полезное».

Он не очень прислушивался к этим советам, зная, как интересует родных каждая мелочь. Его многочисленные письма этого времени почти все сохранились. На редкость обстоятельные, блещущие юмором, полные интересных подробностей, они как бы заменяют прерванный дневник и служат теперь для нас незаменимым источником сведений о Добролюбове в петербургские годы его жизни. К этому надо добавить, что самый процесс писания писем, судя по всему, нисколько его не затруднял. Уже тогда он писал настолько легко и быстро, речь его лилась так непринужденно, что вряд ли можно думать, будто на письма у него уходило много времени. Писать — это была его стихия, его призвание.

Некоторые земляки Добролюбова удивлялись, что он мало рассказывает в письмах о Петербурге, не делится своими впечатлениями; говорили, что он равнодушен к окружающему, и приписывали это черствости его характера. На самом же деле он проявлял живейший интерес к новой обстановке, которая его окружала, и пользовался каждой минутой, чтобы увидеть что-нибудь новое и интересное. «Я раз пятьдесят, по крайней мере, прошел насквозь весь Невский проспект, — читаем мы в одном из первых петербургских писем, — гулял по гранитной набережной, переходил висячие мосты, глазел на Исаакия, был в Летнем саду, в Казанском соборе, созерцал картины Тициана и Рубенса…»