Очевидно, кроме сладких помышлений о появлении в московском журнале, мальчиком руководили и соображения материального характера. По натуре он вовсе не был корыстолюбив; но, может быть, здесь сказалось естественное для подростка желание помочь семье, постоянно имевшей долги; а может быть, это была столь же понятная жажда известной самостоятельности (вспомним стихотворную запись, сделанную Добролюбовым при виде книг: «О, как бы желал я такое богатство иметь, чтоб все эти книги себе мог купить»). Во всяком случае, размышления о плате за стихи не покидали автора перед тем, как он решился отправить пакет в «Москвитянин». Видимо, он даже вел споры с кем-то из знакомых, утверждавшим, что получать деньги за стихи неприлично.

Добролюбов i_005.jpg

Нижний Новгород в 50-х годах. Благовещенская площадь.

Добролюбов i_006.jpg

Дом семьи Н. А. Добролюбова в Нижнем Новгороде.

Добролюбов i_007.jpg

Н. А. Добролюбов с отцом. Дагерротип 1854 года.

Эти споры настолько взволновали его, что он посвятил им следующие строки:

Не говори, что для певца
За труд свой плату брать не должно.
Что часты его — пленять сердца,
А не корыстью жить ничтожной.
Не говори: певец богат
Богов священными дарами!
Ужель не знаешь ты, мой брат,
Что сыту быть нельзя стихами?
Ужель, по-твоему, певец
Живет одним воображеньем?
Ужель всегда стихов творец
Одет и сыт своим твореньем?..
…Без средств и гений не творит,
Без средств погибнет он для света.
И часто бедностью убит
Бывает весь талант поэта.

Это стихотворение было также приведено в письме к Погодину. Но молодой автор напрасно ждал ответа из «Москвитянина»: ответа не последовало. А впоследствии он очень стыдился своего поступка. Вспомнив о нем через два с лишним года, он отметил в дневнике: «Это давно лежит у меня на совести, и если когда-нибудь выведут меня на чистую воду, то я не знаю, что еще может быть для меня стыднее этого?..»

Неудачи заставили молодого автора строже отнестись к себе, к своему дарованию. Продолжая много писать, он теперь яснее видит свои недостатки. Стихи, которыми он еще вчера был доволен, сегодня кажутся ему никуда не годными. Пересматривая листки с прошлогодними плодами своей музы, он сам дает им уничтожающие оценки: «Ужели это я писал? Как глупо!..», «Жалко читать такие вирши», «Каждая строка по ушам дерет!..», «Стихотвореньишко вышло ничтожное» и т. п. В этой способности критически отнестись к своему творчеству нашел выражение процесс быстрого созревания юноши.

Добролюбов i_008.png

Обложка тетради юношеских стихотворений Н. А. Добролюбова.

Каковы же были стихи, о которых так резко отзывался сам автор? То, что он писал в классе словесности (то есть в первые годы семинарского обучения) и представлял своим невзыскательным учителям, можно назвать рифмованными размышлениями на заданную тему — о природе, о временах года, о бренности человеческого существования; нередко это были стихотворные упражнения на религиозные сюжеты, переложения молитв и т. п. Показательны самые заглавия подобных произведений: «Прощание с летом», «Наступающая осень», «Весна», «Летний вечер», «Весеннее утро», «Красота неба», «Солнце», «Звезды», «Жизнь святого Иоанна Златоуста» и т. п.

Сам Добролюбов, называя эти стихи «заказными», жестоко осудил их в том же письме Крылову: «Это просто какая-то галиматья, без складу и ладу, без чувства и меры…»

Конечно, эти школьные стихи, носящие явные следы книжных влияний, весьма слабы по форме и несамостоятельны по существу, хотя даже они говорят о способностях мальчика, о его большой начитанности, о некотором знании основ поэтической техники. Но несравненно больший интерес представляют его «свободные, не заказные» стихотворения.

Разве не характерны, например, для Добролюбова стихи, воспевающие сладость труда («Труд») и осуждающие леность? В его детских тетрадях мы находим и «Эпиграммы на леность», и «Надписи к портрету ленивца», и «Сатиру на леность», где он обличает

…ленивых людей,
Которые жажды познаний не знают,
Бездействие коим труда веселей.

Разве не примечательна его «Молитва за себя», в которой он, провозглашая отказ от легкой жизни, от «пирушек и побед», заявляет: «Хочу по смерть мою работать и трудиться, пока могу полезным быть»?

Интересны и стихи о любви к книгам («Импровизация») и размышление над неразрезанным журналом, кстати вполне самостоятельное по замыслу:

…Разрезывать ли мне твои листы?
Что обещают мне твои страницы?
Изображенье ли столичной суеты,
Или поездку за границу?
Или уездный мелкий городок,
Иль сельской скуки описанье?
Представишь ли ты мне наказанный порок,
Иль добродетели страданье?
Иль о преданьях старины
Разговоришься ты со мной)?
Иль о делах родной страны
Польешься речью медовою?
…Иль будешь книги новые ругать?
Или иметь к ним снисхожденье?
Мораль ли дашь ты мне читать?
Роман ли — нравов развращенье?..

В этих ранних стихах уже слышатся иронические интонации, столь характерные для зрелого Добролюбова. Склонность к сатире, к иронии, к насмешке вообще проявилась у него удивительно рано, уже в самых первых стихах, и навсегда осталась одной из ярких особенностей его литературного дарования — и как поэта и как критика. Эпиграммы то и дело мелькают в его детских тетрадях. «Теперь свою настроим лиру на Ювеналовский манер», — восклицает юный семинарист в наброске 1849 года, задумав сделать сатирическое описание своего класса. Это «ювеналовское» настроение сказалось также в обличительном стихотворении «Один из моих знакомых», где самыми мрачными красками нарисован неприглядный портрет семинариста — «прямой образчик бурсака». Интересно в этом же смысле и почти программное стихотворение «Насмешка», в котором молодой сатирик заявляет:

…как рад я, если прямо
Враля, педанта, гордеца
Заденут ловкой эпиграммой
И опозорят, как глупца!..
Вот прямо рыцарское дело:
Порок казнить, изобличать…

Наконец, может быть, самое ценное в юношеской лирике Добролюбова — это стихи, отражающие его идейные искания, начало сомнений в истинах религиозного мировоззрения, а также раздумья его о себе, о своем призвании, своем будущем. Конечно, эти стихи еще очень далеки от совершенства, но все же они отчетливо рисуют перед нами облик молодого человека, живущего напряженной душевной жизнью, полного благородных стремлений. Примечательно, что мысль его постоянно возвращается к поэзии. Он говорит о поэте, не понятом людьми, задумывается над судьбой писателей, тонущих в Лете[3] со своими книжками в руках, рассказывает о вдохновении, о муках творчества («А иногда сидишь весь вечер за стихами… упорно борешься, как с лютыми врагами, с цезурой, рифмою, стопою и стихом»).

вернуться

3

Лета — река забвения (в мифологии).


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: