– Великолепный выбор! Просто великолепный! – щебетал Штольц. – Знаете, у нас бывает много русских клиентов. Я многократно убеждался – русские любят все самое лучшее!

При этих словах я вздрогнул. Штольц уловил мое движение.

– Не правда ли, герр Завертаев? – он сделал изящный пасс руками, предлагая перевести его тонкое наблюдение на русский язык.

– Русские любят все самое лучшее, – повторил я и, не в силах сопротивляться ехидной причудливости мира, добавил: – Тут недалеко есть одно заведение. Там две новеньких бразильянки – огонь!

Николай посмотрел на меня без малейшего удивления, скрипнул стулом и произнес:

– Пусть оформляют.

– Ремешок может оказаться слишком коротким, – не унимался Штольц. – Или… – наконец осенило его, – вы покупаете эти часы в подарок?

– В подарок, – заверил я. – Оформляйте, пожалуйста.

Штольц радостно упорхнул и через минуту вернулся со счетом, зажатым между двух пальцев.

Николай достал из внутреннего кармана пиджака конверт с наличными, согласованно шевеля губами и натруженными боевыми искусствами пальцами, отсчитал требуемую сумму, сгреб со стола пакет с обновкой и двинул к выходу.

Попрощавшись, я услышал за спиной голос Штольца, который в поучительном тоне негромко сказал своему молодому ассистенту:

– Нет, чтобы там ни говорил наш друг Либетрау, а русские все-таки лучше, чем китайцы.

– Лучше! Гораздо лучше! – подобострастно поддакнул ассистент.

Переулки старого Цюриха – торжество неэвклидовой геометрии. Параллельные прямые здесь пересекаются за ближайшим углом, два правых поворота не равны развороту, а сам разворот не означает возвращения. Бродя по этим переулкам сто лет назад, Эйнштейн обнаружил, что пространство и время способны искривляться, и все на свете относительно. Все относительно. «Даже предательство!» – пытался успокоить я себя, кружа по узким мощеным ущельям. Я не предавал Комина, я пытался его спасти. Я вступил в игру из самых лучших побуждений, просто Лещенко меня переиграл. Он хитростью вытянул из меня информацию, потому что он опытный, это его работа. Он каждый день этим занимается, его этому учили. А я маленький человек, у меня семья, в первую очередь я должен думать о семье. О собственной семье, а не о какой-то там колонизации космоса.

К тому же, ничего страшного не произошло. За нами и так следили, нас и так подслушивали, все, что я сказал Лещенко, он и так знал. Да и ничего важного я ему не сказал. Имена студентов, Ла-Шо-де-Фон… Какие тут секреты! А главное, сам Комин, он же не предупредил меня, чтобы я никому о нашей встрече не рассказывал. Это принципиальный момент.

Зато в среду, когда я поеду с Коминым в Ла-Шо-де-Фон, я дам понять ему, что он под колпаком. Намекну, он поймет. А когда поймет, может слить через меня какую-нибудь дезинформацию, чтобы сбить Лещенко с толку. Прекрасный план, по-моему. Прекрасный. Только почему же мне так плохо?

Нужно звонить Анатолию. Без него не обойтись.

Я достал телефон и набрал номер.

– Толик, давай выпьем сегодня.

– Ох, – в трубке раздался тяжкий вздох. У меня похолодело внутри, думал, откажет. – Ну, давай… – смиренно произнес Анатолий.

Толик родом из Кемерово, мы почти земляки. И да, он пьющий человек. Можно сказать, профессионально пьющий. Работает он вице-президентом Банка Ротшильда («другого Ротшильда, не того» – уточняет всегда Толик), специализируется на частных клиентах из российских регионов – нефтяниках, газовиках, областных царьках со свитами. Толик с ними пьет, они доверяют ему свои капиталы. Более эффективного менеджера в Банке Ротшильда, думаю, не было за всю его многовековую историю. Казалось бы, велика наука. А вот в том-то и дело, что велика. Я знал одного австрийца, он мог выпить две бутылки водки и сохранял такую ясность мыслей, что умножал и делил шестизначные цифры без калькулятора. Много лет он пытался делать бизнес в России, пил с кремлевскими чиновниками, с людьми из московской мэрии, поил хозяйственников и силовиков, и все без особого успеха. В конце концов уехал в Намибию и, по слухам, там наконец-то разбогател.

Стиль Толика был другим, он терял ясность мыслей после первого стакана. В его манере напиваться было что-то от шаманизма, возможно, за это луноликие и скуластые клиенты из Салехарда, Нижневартовска и Уренгоя его и ценили. Нескладный, тощий почти до прозрачности Толик обликом походил на ангела, который несет покой и умиротворение. Алкогольные трипы с ним чудесным образом обходилось без скандалов, ругани, драк, битой посуды и поломанной мебели. Без тягостных воспоминаний и угрызений совести, только ощущение приятной опустошенности на выходе.

Это было филигранное искусство. Кого попало вице-президентом швейцарского банка не назначают.

Со мной Толик тоже изредка выпивал. Проку от этого Банку Ротшильда не было никакого. Наверное, он делал это чтобы не растерять форму до следующей командировки в Салехард.

– План такой, – сказал Толик, когда мы встретились с ним через час. – Начнем для тонуса в «Нельсоне», если только там не показывают Премьер-Лигу, затем короткая передышка в «Акуле» на Гесснер Аллее, потом перемещаемся в Четвертый округ, там угар и преисподняя, а под занавес ползем в Вест поближе к моему дому, потому что в такси к этому моменту нас уже не посадят. Получается некая синусоида, – Толик нарисовал пальцем в воздухе волну. – Или тебе хотелось бы чего-то параболического? Или гиперболического?

– Синусоида меня вполне устраивает, – заверил я.

Секрет мастерства Толика был прост и сложен одновременно. Перед собутыльниками принято изливать душу, а это не всегда удобно, это требует усилий, часто разрушительных. Толику не нужно было ничего рассказывать. Как восточный лекарь, который ставит диагноз по пульсу или по роговице глаза и сразу назначает лечение, Толик обходился без лишних слов.

– Что-то ты задумчивый, – сказал он, когда мы уселись за стол, в заполненном шумными англичанами «Нельсоне». – Зря. Задумываться нельзя. Не в нашей с тобой ситуации, дружище.

– А что такого особенного в нашей ситуации? – мне хотелось услышать его версию.

– Вот, например, я, – Толик уже прикончил свой первый «гиннес» и откинулся на спинку стула. – Я раньше жил в деревне, в Форхе, двенадцать километров от Цюриха. Райское местечко, похоже на Ваганьковское кладбище в Москве, – чисто, тихо, дорого. Рядом с моим домом был ресторан, на горке, в красивом месте. Перед рестораном лужайка, столики прямо на лужайке стоят, зонтики, кусты шарами стриженые, статуи кругом расставлены под старину, вид на Альпы. Благодать. В ресторан этот в основном любители лошадей заезжают. После конных прогулок по живописным окрестностям заворачивают в этот ресторан. Лошадей привязывают в сторонке, сами сидят, в лосинах, в лакированных сапогах, какие у нас в армии складские прапорщики носили. Пьют белое вино, любуются видом. Все очень приветливые, очень улыбчивые. Красивые люди. Почти такие же красивые, как их лошади. Благодать. Идиллия. Каждый день я на эту идиллию смотрел, и, знаешь, что я чувствовал?

– Не имею понятия.

– Я чувствовал ненависть, – Толик резко подался вперед. – Жгучую ненависть! – повторил он. – Почему? Откуда? Непонятно. Я им не завидую. Я обеспеченный человек, я могу купить себе лошадь, сапоги, эти блядские лосины. Я могу каждый день сидеть в этом ресторане, пялиться на Альпы, пить шампанское. Но я знаю, что внутренне, сам для себя, я буду выглядеть идиотом. Я не смогу так улыбаться, как они, я буду чувствовать, что мне за мои деньги не доложили ихнего счастья, разбодяжили, подменили. Почему так? – Толик уже немного захмелел, глаза его заблестели. – Почему? – воскликнул он довольно громко.

Компания англичан за соседним столиком обратила на нас внимание.

Толик поднял бокал «гинесса» и повернулся к ним.

– Правь, Британия, морями!

Англичане заулыбались и тоже подняли бокалы.

– Откуда вы, ребята? – спросил один из них.

– Мы скифы, – гордо ответил Толик.