Молодой человек сорвал листочек и рассматривал жилки, несущие Жизнь. Пальцы покрылись легким клейким слоем, и он понюхал их с жадной нежностью. Тут на подоконник вполне мог опуститься золотисто-желтый жук.

Он принялся ползать туда-сюда, порой останавливался, навастривал свои щупальца-антенны, очевидно, с целью рекогносцировки, чтобы затем поспешить дальше, снова остановиться или закружиться на месте, словно танк с поврежденной гусеницей. Нам не дано было постичь его намерения.

— А если еще закрыть глаза и капельку подождать, то возникнет такое ощущение, словно в тебя что-то вливается. Вы ведь тоже чувствуете, не так ли?..

Склонив голову набок, девушка взглянула на молодого человека. Он стоял возле окна, побледневший, счастливый, и утверждал, будто в него что-то вливается. Просто чокнутый! Господин, конечно, чокнутый, но, признаться, тем он прекрасней. Ежели так вот долго стоять, как он стоит, может, на тебя и впрямь что-то найдет, может, польет из глаз ручьем.

И тут молодого человека слегка повело, впрочем, за подоконник он все же не ухватился.

А уж коли польет, подумала девушка, так хоть ведро подставляй. Она смотрела на молодого человека и предавалась своим мыслям несколько благостно, рассеянно, с затуманенным взором и приоткрытым ртом.

— Я вижу, вы тоже понимаете. Тоже проникаетесь. Вы даже не знаете, насколько у вас одухотворенный вид, — радостно молвил молодой человек.

— Ox, и не знаю уж, даже не знаю…

— Вы такая сдержанная. Но я-то вижу, как вы меняетесь. На вас снизошло, вы станете лучше.

Девушка зарделась как маков цвет.

— Многие считают наш мир просто огромной, булькающей ретортой. Сферический эфир для них не более чем свежий воздух, который вентилирует легкие, возбуждает аппетит и способствует пищеварению. Ну почему люди такие? — спросил он с грустью. — А свой разум они используют для того, чтобы убедить себя и других, будто вокруг ничего необыкновенного нет и не может быть.

Они опять сели, и молодой человек говорил долго, горячо и заумно о высоких материях. Девушка узнала, что по большей части существует трансцендентное или априорное миропонимание, хотя бытует и агностическое. И он настоятельно посоветовал девушке смотреть на мир феноменалистским взглядом, с чем она и согласилась не без замешательства. Дескать, она постарается.

Но далеко не все, что обитает вокруг нас, суть доброе и чистое, предостерег молодой человек. Он мнит себя достаточно осведомленным о той скверне, что толкает нас причинять зло другим, тем не менее ему хотелось бы знать еще больше о ее движущих силах. В теоретическом плане добро и зло полярны (тут девушка наверняка кивнула в знак согласия), без одного невозможно охватить другое, не говоря уже о целом. Ведь не объяв целого, никак не познать мира и населяющих его существ.

А познать надо обязательно. Познать и изменить. Изменить так, чтобы это заметили прочие обитатели вселенной, те наидостойнейшие, кого верования связывают с небесами и божествами. За нами беспрестанно наблюдают, следят за прогрессом нашей науки и техники, радуются достижениям, но и печалятся промахам. И только тогда, когда мы покажем, что достойны, что заслуживаем доверия и милости, они установят с нами связь.

— Это будет великий день! — провозгласил молодой человек в экстазе.

— Неужто он и правда будет? — спросила девушка, сознавая, что и сама уже верит этому.

— Всенепременно будет! И я бы назвал этот день не последним, а первым. Не какой-то там день гнева и расплаты, последней битвы бога и дьявола, ужасный Армагеддон, которого следует ждать с трепетом и страхом, а день долгожданного единения, величайшего триумфа сил добра, гармонического единства небесных сфер!

Молодой человек сел за кабинетный орган, и дивные звуки, светлые и чистые, заполнили комнату. Девушку подмывало пасть на колени перед этим пророком. Внезапно резкий диссонанс оборвал чарующие звуки, и музыкант, мрачный и грозный, встал.

— Этот день еще не пришел! — воскликнул он сурово. — Прежде многое надо сделать. Мы должны срубить и спалить засохшие ветки со своих вино-градных лоз!

И молодой человек повторил, что далеко не все нас окружающее доброе и чистое. Он полагает, что немало знает о той скверне, которая пускает коварные корни в общественное единомыслие, образуя в нем трещины. Мы должны бороться и ждать, как ждал Иоанн Креститель!

— Иоанн Креститель! — пробормотала слушательница, не в силах унять дрожь. — А вы… может, вы и есть?.. — Она прервалась на полуслове.

Молодой человек улыбнулся. Улыбнулся понимающе и подтвердил, что некогда и впрямь принимал себя за такового. Или по крайней мере за кого-то подобного, призванного выполнить весьма близкую миссию.

— Да-а? — отважилась вставить она. Притом с такой вопросительной интонацией, с таким ожиданием ответа, что молодой человек после недолгого раздумья все же решил удовлетворить любопытство девушки, целиком обратившейся в слух:

— Видите ли, никто не знает, откуда я взялся и кто мои родители. Однажды зимой, в морозное утро меня нашли в сугробе.

— В сугробе?

— Вот именно. Меня обнаружили в снегу под окном детского дома.

— Небось, ваши родители скверные люди… — начала было девушка, однако молодой человек прервал ее рассуждения, быстро определив, во что они выльются.

— Видите ли, под окнами того приюта было большое поле — лежал мягкий, рыхлый снег. На его девственно чистой поверхности человеческих следов вообще не обнаружили, хотя на этой огромной "табула раза", если позволите так выразиться (девушка на всякий случай кивнула), сохранились птичьи следы… Нет, нет, свежий снежок тоже не выпадал дня два. Совершенно невозможно, чтобы какое-нибудь человеческое существо принесло меня на руках. Зато по моему положению — ямка оказалась глубже, чем следовало, учитывая мой вес, — напрашивался вывод, что меня осторожно сбросили в снег. Конечно, не с очень большой высоты, но все же.

— Как будто вы упали с неба? — изумилась девушка и забылась настолько, что стала грызть свои и без того обкусанные ногти.

— Похоже на то. И полицейским, которых пригласили для расследования, удалось обнаружить в снегу некоторые изменения: подтаявшее место чуть в стороне и маленькие концентрические круги, которые могли появиться при внезапной остановке неизвестного до сих пор воздушного корабля и кратковременном его зависании над землей… Все говорит о том, что я, ну да, вы, конечно, можете усмехаться (девушка даже такой попытки не сделала), что я пришелец. — Молодой человек встал, направился к окну и устремил свой взгляд в сумеречное небо, к мерцающим звездам.

В комнате повисла тишина. Даже поворачивающаяся на микрофонной консоли головка очковой змеи на миг замерла; при этом сверхчуткое ухо уловило бы еле слышный шелест ползущей пленки.

— И… и откуда ж вы это знаете? Кто вам рассказал?

Молодой человек, возможно позволивший бы называть себя Пришельцем, еще какой-то миг смотрел на мерцающие, манящие звезды с мольбой и надеждой.

— Конечно, мне сказали не сразу. Близилось мое шестнадцатилетие, когда у директора нашего воспитательного дома неожиданно случился инсульт. В числе его последних желаний было увидеть меня у своего смертного одра. — Тут молодой человек осекся. — В моем сознании поразительно четко запечатлелись те скорбные минуты. Доброго старца усадили на кровати с высоким, богато инкрустированным изголовьем, подложив под него подушки, на том самом ложе, где вскоре ему суждено было почить. Возле него стоял доктор, а у окна духовник в черном таларе. В кресле, опустив голову на руки, сидела его взрослая дочь. Маленький ночник казался каким-то сиротливым, бледно-желтым пятном, был предрассветный час, и за занавесками, на востоке, слегка розовело небо. Наступил удивительный, как бы вневременный миг, и все мы чувствовали — вот-вот оборвутся последние нити, близится роковой стоп-кадр. Кстати, у норвежского художника Эдварда Мунка есть картина весьма и весьма близкая по настроению, только там умирает юная девушка. — Молодой человек смахнул со лба крошечные капельки пота. — Затем добрый старец попросил выйти из комнаты свою дочь, а также доктора, который сначала пытался возражать, но потом смирился. Наверное, понял, что эскулапу здесь больше делать нечего. Остался лишь духовник в черном таларе, державший требник в восковых пальцах.