Но тут Аши осеняет. Он окликает солдата.

   - Развяжи мне руки, - говорит Аши, - а то они отсохнут, и я не смогу сделать для Матери Смерти её чаши, даже если захочу. Ты слышал, что сказал жрец? Ноги мне не нужны, а руки нужны.

   Солдаты возражают, но для вида. Перерезают верёвку. Запирают крепкую дверь на засов - Аши слышит, как засов движется в пазах. Солдаты спускаются, говоря о том, как хорошо было бы сыграть в биты.

   - Первая ставка - пять медяков...

   - Пять медяков - и стакан вина!

   - Хорошо, и вино...

   Их больше не слышно.

   Аши растирает запястья. На них - багровые следы от верёвки, руки едва слушаются, но он растирает, растирает, и пальцы начинают двигаться мало-помалу. Потом Аши задирает штанину. Колено багрово-синее, почти чёрное. Аши растирает и его; больше он ничем не может себе помочь. Очень хочется пить; никак не проглотить слюну. В горле ком. Наверное, Аши плакал бы, если бы его тело не пыталось сохранить каждую каплю влаги.

   Кожа на плече, на шее и на спине рассечена в трёх местах. Кровь пропитала рубаху. Аши чувствует её запах. Если он заснёт или впадёт в беспамятство, нетопыри убьют его.

   Аши слышит шорох под деревянным настилом. И ещё. Шорохи еле слышны, но на башне очень тихо; высоко, звуки со двора не доносятся до этого оконца.

   Аши рассматривает пол - и видит в щелях что-то тёмное, движущееся. Его передёргивает от омерзения: в башне живут подпольные пиявки, гадкие твари, присасывающиеся к ноздрям и губам спящих. Это даже хуже, чем нетопыри - и пиявки уже учуяли кровь.

   Аши заставляет себя встать, сгибает и разгибает ногу. Подходит к окну. Из окна башни видны только джунгли вокруг дворца - бескрайнее зелёное месиво, освещённое мягким предвечерним светом. Стальные прутья решётки толщиной в два пальца Аши.

   Аши хватается за них и смотрит туда, вдаль. На зелёные джунгли, белое солнце и голубое небо. Смотрит, смотрит, будто хочет насмотреться впрок.

   К наступлению сумерек жажда Аши нестерпима, но вместе с сумерками приходит прохлада. Над джунглями восходит луна, на дощатый настил падает косой квадрат лунного света, перечёркнутый прутьями решётки. Аши слышит, как пиявки ворочаются под настилом, переползая с места на место.

   В окно впархивает ночной мотылёк. Он цвета закатного облака и весь покрыт нежным, серебристо-облачным пухом. Мотылёк кружится вокруг Аши, будто Аши - горящая лампа.

   - Что ты делаешь здесь? - шепчет Аши еле слышно распухшими и потрескавшимися губами. - Твой дом - джунгли, верно?

   А мотылёк всё кружится. Аши подставляет ладонь. Мотылёк садится на тыльную сторону ладони, касается кожи хоботком и тут же снова скручивает его спиралькой. Аши невольно улыбается.

   - Милое крохотное создание, - шепчет он. - Ты живёшь так недолго, что мы, люди, для тебя, наверное, вечны, как мир вокруг. И ты приближаешься к человеку без страха... Ты отважен.

   Аши осторожно высовывает руку через решётку - и мотылёк, спорхнув, растворяется в темноте.

   Аши жаль расстаться с мотыльком, будто они когда-то были друзьями.

   Кто ты, думает Аши, стоя на половице, освещённой луной. Может, ты - посмертное воплощение моего отца? А может, ты - та девушка, которой я оставил браслет? Ты, как будто, хотел меня ободрить? Тебе удалось: ты спокоен за свою крохотную жизнь, и я спокоен.

   Аши пытается себя обмануть. Его мучают боль и жажда, усталость и страх. Аши больше не может стоять и садится, прислонясь спиной к стене. Аши кажется, что он чувствует, как копошатся под полом пиявки. Ложиться нельзя... если сидеть, то они, быть может, не доберутся до ноздрей, глаз и губ...

   Аши не может заснуть, но впадает в полузабытьё. Аши грезит наяву. Ему мерещатся нетопыри, которых нет, бесшумные тени скользят по его лицу. Ему мерещится мотылёк.

   Аши кажется, что он слышит странные звуки. Еле слышные странные звуки снаружи. Аши стряхивает с себя болезненную полудрёму и видит, как осторожная тень, тонкая, как нить, появляется в лунном квадрате окна.

   Аши не может понять, что это такое. Он щурится и присматривается, а тень вытягивается и вьётся, изменяясь на глазах. И тут Аши понимает: это - усик растения!

   Это бред, лихорадка. Растениям неоткуда взяться здесь, на высоте в триста ступенек над дворцом. Растение не может расти так быстро. Но Аши отчётливо видит, как усик ползёт за усиком, как они обвивают прутья решётки - и вдруг тянут.

   Нет силы более могучей, чем зелёная сила джунглей. Аши слышит тихий отчётливый хруст. Усики раздвигают прутья, выдирая их из каменных гнёзд, с той лёгкостью, с какой растения ломают каменные плиты своими молодыми ростками. Лиана, взламывающая решётку, наливается силой, становясь всё более толстой и упругой. Стальной стержень летит на пол со звоном, следом - второй. Усики вползают в каземат, цепляются за крюк в стене, за выступы камня, обвивают доски пола.

   Аши встаёт и видит мотылька. Мотылёк кружится над окном. К окну от земли тянется целый каскад лиан. Всё это похоже на клематис, только раз в десять толще - живая верёвочная лестница. Она надёжно цепляется за любую шероховатость, за решётки окон, она обвивает башню. Мотылёк впархивает в каземат и снова вылетает на волю - он зовёт Аши.

   Всё это похоже на участие доброго божества - но какое божество может явить свою силу тут, во владениях Хагимы? Разве есть кто-нибудь сильнее её?

   Тадзид, думает Аши, и болезненная дремота развеивается. Есть то, что сильнее Матери Смерти, понимает он. Это вечно живые джунгли, зелёная сила жизни. Аши подходит к окну и, опираясь на здоровое колено, перелезает через подоконник, увитый лианами.

   Аши спускается по плющу, кусая губы, но воздух свободы и запах джунглей, гнилой, пьяный и терпкий, кружит ему голову и облегчает боль. До земли остаётся совсем чуть-чуть - и тут ему помогают чьи-то горячие гибкие руки. Аши опирается на плечо, жаркое, как полуденный зной. Он встаёт на брусчатку двора, взломанную побегами, оборачивается - и видит золотые змеиные глаза.

   - Чонгра! - шепчет Аши сипло.

   Чонгра протягивает высушенную тыкву, в которой - вода. Вода! Аши хватает тыкву двумя руками и жадно пьёт. Вода течёт по подбородку, по груди, вода течёт внутрь - и жизнь вместе с ней.

   Аши отрывается от тыквы.

   - Чонгра, благодати тебе!

   - Нам надо уходить, - говорит Чонгра. - Бежать в джунгли. Сила Тадзида не так велика, как когда-то. Он стар и болен. Он сделал всё, что мог.

   Чонгра тянет Аши за собой - и он идёт за ней. Двор в одночасье покрыли заросли. Статуя Мхонги, расколотая побегами, валяется рядом с пьедесталом. Удушенный стражник распят побегами на воротах. Аши хромает и задыхается.

   - Торопись, Аши, - говорит Чонгра нежно, как милая подруга, как сестра. Обнимает его, даёт опереться на себя: кажется хрупкой на вид, но это - обманная хрупкость полированной бронзы. Аши всем телом ощущает её упругую силу - силу змеи, силу лианы. От её волос - зелёных спутанных побегов - тянет запахом джунглей. - Мы должны успеть уйти далеко, пока светит луна и пока у Тадзида есть силы.

   - Тадзид помогает мне ради тебя? - спрашивает Аши, изо всех сил стараясь не хромать.

   - Ради меня, - кивает Чонгра. - Ради тебя. Ради себя. Ради мотылька. Ради силы джунглей. Помнишь, я сказала, что ты щедро одарил меня на прощанье? Ты дал мне надежду.

   - Я не понимаю, - признаётся Аши.

   - Это не важно, - говорит Чонгра. - Торопись, Аши. Хагима спит зелёным сном, а вместе с ней - её рабы, но скоро все они проснутся.

   Аши останавливается на проезжей дороге. Джунгли уже рядом.

   - Я бегу с тобой, - говорит он, - а что будет с моими женщинами? А если Хагима решит мстить им? Если правитель пошлёт в мою деревню солдат? Я не прощу себе, если мать и сестрёнки погибнут из-за меня.